— Тогда пошли за стол, — откликнулась она с показной бодростью.
Райан застонал.
Душа Линдсей эхом откликнулась на этот стон.
Она не испытывала голода (по крайней мере такого, какой можно утолить пищей), однако после первого же глотка с удивлением обнаружила, что аппетит, к ней вернулся. То же самое, по-видимому, произошло и с Райаном: оба отдали должное великолепному ужину.
— Да, о свадьбе… — начала Линдсей, протянув руку за конфетой из вазочки.
— Позже, — непреклонно отрезал он.
Понимая, что «позже», возможно, уже не будет, Линдсей вздохнула и принялась убирать со стола. Райан предложил помочь, но Линдсей отослала его в гостиную — поздороваться с Шебой. Она чувствовала, что должна держаться от него подальше — иначе конец ее благим намерениям!
На сей раз, Линдсей даже не стала готовить кофе.
Несколько раз, глубоко вздохнув, чтобы собраться с духом, она вышла в гостиную. Райан играл с кошкой — дразнил ее потрепанной игрушкой.
Бедняжка Шеба! — подумалось вдруг Линдсей. Она будет скучать по Райану… Что-то сжало ей горло, и предательская влага защипала глаза. Линдсей поняла: нужно спешить. Еще минута — и вся ее благоразумная решимость полетит к чертям.
Сморгнув слезы, она уперла руки в бока и начала решительную атаку:
— Ну что, теперь ты готов, наконец, поговорить о празднике для Эшли и Логана?
Не выпуская из рук кошачьей игрушки, Райан взглянул на Линдсей.
— Вряд ли, — ответил он так чертовски хладнокровно, что ей захотелось его ударить.
— А когда будешь готов? — резко спросила она. Он нахмурился.
— Что за спешка?
— Спешка? — изумленно повторила она. — Мы откладываем этот разговор уже почти неделю! Четыре дня занимаемся чем угодно, кроме дела, — я бы не назвала это спешкой!
— Четыре вечера, — с широкой улыбкой поправил он.
— Неважно, — отмахнулась она, почти с благодарностью ощущая прилив гнева. — Тебе же все равно, верно? Ты и не собирался это обсуждать?
— Линдсей! — начал он, отложив игрушку. Но на этот раз она не дала ему договорить.
— Ты просто играешь со мной, — продолжала она, с ужасом чувствуя, что голос дрожит, и на глазах снова выступают слезы. — Как с Шебой. Только со мной — в куда более серьезную игру. Разве не так?
— Так, — негромко и серьезно ответил Райан.
Он встал и теперь смотрел ей прямо в лицо.
— Ухаживание, ужины, вино — все это ради одного. Ты хочешь затащить меня в постель. Так или нет?
— Так, но… послушай, Линдсей…
— Нет.
Она не станет его слушать — не выдержит. Довольно и того, что он подтвердил ее подозрения. На негнущихся ногах Линдсей подошла к двери.
— Я хочу, чтобы ты ушел.
— Ушел? — Казалось, Райан не верит своим ушам. — Линдсей, но что в этом дурного? Оба мы одиноки, ни с кем не связаны — почему бы нам не…
«Потому, что ты меня не любишь!» — кричала ее душа. Но выговорить эти слова вслух означало бы выдать себя. Не доверяя ни голосу своему, ни рассудку, Линдсей просто открыла дверь.
— Линдсей, прошу тебя! — Он рванулся к ней. — Ради всего святого, ты же хочешь меня так же сильно, как и я тебя! Скажешь, нет?
— Да, — ответила она еле слышно.
— Тогда… почему?
— Потому, что случайные интрижки — не для меня. — Линдсей распахнула дверь и отступила, чувствуя, что еще секунда — и она не выдержит. — Спокойной ночи, Райан.
В эти выходные Райан почти не выходил из спальни. А когда выходил — бродил по квартире, словно зверь в клетке, сотрясая воздух изощренными проклятиями. Звуки его голоса отражались от стен и возвращались к нему. И не было рядом никого, кто бы их услышал.
Утомившись от брани, он останавливался у окна гостиной, откуда открывался вид на Фэрмонт-парк и реку Шуилскилл. Стоял и подолгу смотрел вдаль, не видя и не замечая ничего, кроме мутной серой пелены перед глазами и невыносимой тяжести в груди.
Это просто усталость, говорил он себе. Плоды бессонницы и переутомления. И то, и другое было верно. Райан и вправду не высыпался — последние две ночи ему почти не удавалось сомкнуть глаз. И в самом деле, переутомился на работе, ибо каждый день из кожи вон лез, чтобы освободиться к половине шестого.
А еще он чертовски злился. И убеждал себя, что имеет на это полное право. В самом деле, сколько времени, сил и денег убил, чтобы ублажить одну-единственную женщину, — и все напрасно!