Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
47 
— Не, баб Ад, завтра вечером я уже уеду, а то мать убьёт. Мы с тобой в другой раз повидаемся, хорошо? Обязательно повидаемся. Я соскучился.
— Хорошо, — сказала Ада Валерьяновна, — приезжай, когда хочешь. Ты же знаешь, я всегда тебе рада.
Антон закончил разговор, подпрыгнул, махнул рукой, достав до люстры, качнул её и в прыжке приземлился рядом с Мариной на диван.
— Всё, Маришка, — сказал он, обнимая маринины плечи и мягко опрокидывая её назад, — счастье есть. До вечера пробудем тут, а потом поедем к бабке. Там в холодильнике торт.
Марина не ответила, но не потому, что не хотела разговаривать: у неё немедленно оказались заняты губы.
* * *
Дорожка к деревянному домику Ады Валерьяновны долго петляла между потемневшими к вечеру деревьями. Антон с Мариной шли, взявшись за руки, время от времени останавливаясь, чтобы поцеловаться. Деревянный домик приветливо глядел на них издалека. Наконец, они подошли к двери, Марина пропустила Антона вперед, а он порылся в карманах и вынул ключ. Вставил его в замочную скважину, но повернуть не успел — дверь распахнулась сама.
На пороге стояла Ада Валерьяновна.
— Антошенька, милый, — сказала она, с нежностью глядя на внука, — я подумала, и зачем мне ехать в этот город. Я тебя не видела сто лет, я тебе котлет нажарю. А Валерке хрен. Не заслуживает Валерка моих котлет. Не любит он меня.
Мария Станкевич
Марго и Рита
— С таким характером ты на всю жизнь останешься одна! Ты будешь несчастна, Маргаритка! — патетически прорицала мама, опадая ярким кленовым листом в кресло.
— Только об этом и мечтаю, — иронически глядя на заламывающую руки мать, отвечала дщерь Маргаритка.
— Прямо так-таки ничего и не боишься? — с искренним интересом спрашивал водила замызганного «москвича», подобравший безбашенную девчонку на Вольском тракте.
— Ничего, — рассеянно говорила Марго-королева автостопа, разглядывая горизонт через видоискатель.
— Бергович, ты — дура, — радостно сообщала подружка Инка, подливая в рюмки. — Мужики от тебя плачут. Пробросаешься!
— Было бы кем, — фыркала Ритка, закусывая водку последней долькой лимона.
— Маргарита, ты ужасный человек, — нервно щелкая зажигалкой, говорил главный редактор. — С тобой просто невозможно работать!
— Невозможно — не работай. Мне как-то все равно, — ехидно отзывалась лучший фотограф местной прессы (псевдоним — Рита Эмберг), вытаскивая у шефа сигарету из пальцев.
— Вот же цаца какая, — ворчали соседки, презрительно глядя на проходящую мимо Маргариту Соломоновну. — Нет, чтобы с нами на лавочке посидеть, так даже не здоровается по-человечески.
Сомнительно, чтобы Маргарита Соломоновна вообще знала об их существовании, но шевеление у подъезда заставляло ее приветствовать туманные незнакомые фигуры легким кивком головы. Вежливость королей.
— Несчастная женщина, — выдав Маргарите две пачки мальборо-лайтс, шептала продавщица своей товарке. — Как это страшно, остаться на старости лет одной.
У Маргариты хороший слух, но слова пролетают мимо, лишь легонько поднимая уголки губ. Пусть себе.
Всю жизнь одна. Ничего не боится. И мужики плачут, и работать невозможно… Цаца. Самая настоящая цаца.
Одна — всю жизнь и на старости лет.
Все правда. Чистая-чистая правда.
Замуж выйти не сподобилась. О детях даже думать было противно. Последней подругой была Инка, давным-давно уже уехавшая в Израиль и потерявшаяся навсегда. Коллеги вздохнули облегченно, когда Рита Эмберг заявила, что наработалась до зеленых чертей, и не пошли бы их дурацкие репортажи, светские рауты и пошлые локальные селебритиз все скопом в одну большую жопу. Соседи были фоном существования, вроде деревьев и бродячих собак. Все остальные не годились даже на роль сухостоя и собачьих какашек. До тех пор, разумеется, пока не цепляли одежду и не попадались под ноги.
Несчастная?
О, нет. Вовсе нет.
Но иногда по ночам, когда старая Маргарита спала, по-детски уткнувшись носом в одну из четырех фигурных подушек, приходила мама. Знакомо разметывалась кленовым, сухим уже листом в кресле, выговаривала дребезжащим, предсмертным голоском непутевой, даром, что старой такой, дочери. Стакан воды пресловутый поминала, ужасами невозможности вызвать «если что» скорую помощь стращала, качала головой, всплескивала руками. Стонала тихонько: «Одна, Маргаритка, ты осталась одна. Я же тебя предупреждала!». «Я только об этом и мечтала», вяло отбивалась пожухшая Маргаритка и просыпалась потом с головной болью. Снов не помнила, но умываясь, одеваясь, наливая себе первую порцию утреннего кофе, разжигая первую сигарету, чувствовала томление неясное в груди, словно и правда — права была мама, и нет ничего хуже старческого одиночества. Но нет, нет. Не нужен мне никто, слышишь, мама? Ни тогда не врала, ни сейчас.
47 
