Александра Тайц

Сказка про творца, нож и женщину

Дед его был разбойником, отец — бродячим торговцем. Обоих волков кормили ноги. Похавлялись силой, вспарывали смешной свод человечьих правил кинжалом с наборной рукояткой, словно вышитую подушку пожилой бездетной тетушки. Набивали карманы без раздумий и сомнений, по праву сильного. Гирею в наследство достались любовь к холодному оружию и сила. Сколько он себя помнил, при нем всегда был нож.

Гирей вырос и стал хирургом. В юности четыре долгих года пришлось ему резать отравленные гангреной ноги, зашивать развороченные шрапнелью животы, прижиматься к пропитанной кровью земле когда над головой свист и следующий кусок свинца — твой.

И поймал он свой осколок, не без этого. Ногу рассекло до колена. На войне такие раны не лечат, и пришлось бы молодому волку дальше ковылять по жизни одноногим, если б не был он до дрожи красив. Седая голова в цвет простыни, ресницы черным полукружьем над запавшими глазами. Падший ангел, а не солдатик. Когдав ангел упадет, его непременно поймают, закон такой. Гирея у самой земли поймала, выходила и на руках бережно вынесла из войны хорошая еврейская девочка Верочка. Пухленькая, маленькая, с рыжими завитушками у висков. Он вышел из войны седым, чуть хромым, но целым, да еще с молодой женой. Нашелся для него и Город подстать — чужой, холодный, бескровный, досчитавший до 900, но живой. Такой же как он, падший, и людьми вынесенный.

Повезло Гирею. Самое время было жить, сверкать зубами, драться, силу показывать. Только с людьми ему драться было неинтересно, ему бы кого посильнее в соперники. Чтобы у Того все, а у Гирея — только нож. Один на один. Без взрывов, пожаров, и прочих эффектов Пусть будет тихо, светло и чисто.

И стало так.

Гирея еще раз облил руки спиртом и кивнул. Операционный халат шьется так, что хирург не может его надеть сам, словно латы. Оруженосец нужен. Чтобы накинул халат, завязал на спине, натянул тугие перчатки. На ноги полагаются бахилы, на голову — шапочка. Все белое. Чистое. Можно начинать.

В круге лампы с одной стороны белой занавески было голубоватое мальчишечье лицо, с другой — поле битвы. Гирей заглянул за занавеску и улыбнулся, отлично зная что сейчас случится. У мальчишки дрогнули губы и засветились глаза. Все они одинаковые, люди. Верят сразу, без раздумий. Как в древней Иудее.

— Разлегся? — буркнул Гирей. — Больной что ли?

Мальчик неуверенно кивнул, разулыбался, и стало видно, какие у него пухлые губы и пушистые ресницы.

— Ну раз больной, значит полечим, подытожил Гирей. — Через пару лет будешь девчонок портить.

Отвернулся, задернул занавеску и забыл про мальчика.

— Скальпель…

— Зажим…

— Корцанг…

Кровь на белом халате, на очках, на перчатках. В распятой ране все было не так. Эта печень не могла работать. Здесь все надо было перешить.

— Слышишь, Ты, там? — беззвучно кричал Гирей, и глаза ему застилал пот и ярость, — Сейчас я отрежу отюда и пришью сюда, и это будет работать. Потому что я этого хочу.

Ассистентов его операции приводили в ужас. Невозможное, нечеловеческое это дело — так кроить и кромсать плоть, переделывать как душе угодно, сшивать сосуды простой иглой, яростно, без раздумий перекраивать — словно не детское тело перед тобой, а враг. И драться с ним — все средства хороши.

— Зашивайте.

Закончив, Гирей срывал перчатки и, не оглядывась, выходил из операционной. Это было еще не все. Смыв кровь кровь и пот, он сразу шел к родителям. Сам. Это была часть битвы. Входил в приемную и с порога улыбался в белое лицо. Чудо всегда происходило — мама ребенка улыбалась в ответ и верила. Как в Бога, только лучше.

— Ну что, все в порядке, здоровый будет — говорил он буднично — делов-то.

Он побеждал не всегда. Иногда и нож входил в плоть как в масло, и швы ложились ровно, просто загляденье, и все должно бы работать, а на выходе — сомкнутые веки, зеленая горизонталь на экране. Провал. Гирей не жалел и не думал о тех кого резал, но когда дети уходили или того хуже, оставались покалеченными, впадал в бешенство и думал, долго, долго думал. В следующий раз он делал совершал еще более рискованный ход, и чудо случалось. Или не случалось.

Много лет Гирей входил в операционную под свет ламп. Сестры надевали на него белые одежды и вкладывали в руку нож. Он резал детские тела, перекраивал пищеводы и мочевые пузыри, заставлял работать нерабочие почки и печень. Мальчишки, которым он перекраивал пенисы женились и делали кучу детей — во славу Гирея, называя их его именем и именами его детей.

  24