39 
Особист бесцеремонно полез в карман Настиной куртки и вытащил ее телефон. Пощелкав клавишами, убедился, что он не включается, а открыв крышку, увидел, что сим-карты нет.
– Где сим-карта? – Особист схватил девушку за подбородок. – Что ты снимала?
– В прокуратуре узнаешь, – со злостью ответила Настя.
Особист размахнулся и с силой ударил журналистку по лицу. Девушка почувствовала, что рот у нее наполняется кровью. Рядом рванулся один из солдат, но грозный окрик остановил его:
– Не дергайся, сучонок! Прирежу!
Настя повернула голову и увидела, что к горлу бледного как полотно Мулянова один из прапорщиков прижал нож с выкидным лезвием.
– Ладно, найдем и твоего священника, с которым ты приехала, – пообещал особист и приказал своим людям: – давайте их туда же!
– Рискуем! – заговорил наконец подполковник. – Не заигрался ли ты?
– Ты что, не понимаешь, что до завтрашнего дня мы ничего не должны предпринимать? – огрызнулся особист.
– А может, мы их вместе?.. – намекнул второй прапорщик. – Пусть они тоже к этому делу руку приложат.
– Заткнись, идиот! – приказал особист. – И хватит болтать! Потом разберемся, время еще будет. Тащите их до кучи!
Насте снова зажали рот и куда-то поволокли. Сзади с пыхтением тащили солдата. Девушка с ужасом поняла, что ее ждет собственная яма у колючей проволоки. Если особист приказал тащить «до кучи», это может означать только одно – кучу тел. Закопанных. Или не убьют? Сейчас не убьют. Он же сказал, что потом разберемся, время еще будет.
Настя чувствовала, что желание жить, древнее как мир, заполняет ее изнутри, не дает дышать, не дает думать. Увидев перед собой какое-то углубление в земле, к которому ее подвели, она рванулась изо всех сил, намереваясь освободить свой зажатый рот и закричать, но удар по голове сзади был таким сильным, что из глаз мгновенно брызнули слезы.
Настя упала на колени, и ее поволокли вниз по гнилым ступеням. Она несколько раз стукалась головой о стены, кто-то грубо наступил ей на больную ногу. Девушку дотащили до какой-то темной двери с засовом, дверь со скрипом открылась, и она полетела в темноту и вонь. С тем же скрипом дверь закрылась, стало тихо и жутко, как в могиле.
Рядом, постанывая, завозился Мулянов. Это хорошо! Живой, какой-никакой, а все же мужчина рядом.
– Володя, ты как? – прошептала Настя сквозь стиснутые зубы, затылок нещадно пульсировал и саднил.
– Терпимо, – отозвался солдат, нащупывая Настину руку и пытаясь поднять ее на ноги. – Они у вас все записки забрали. Моя тоже там была?
– А вот и нет! – со злорадством ответила Бестужева. – Твою я спрятала.
– Надо ее съесть, – предложил солдат. – Узнают, что это я вам сообщил, точно убьют.
Настя представила, как будет жевать записку, которую достала из трусов, и ее чуть не вырвало. Вдруг в темноте раздался до боли знакомый голос:
– Здравствуй, Настя! – И в углу, чуть в стороне от того места, где сидела она с Муляновым, кто-то зашевелился и закашлялся.
Девушка взвизгнула и поспешно зажала рот рукой.
– Кто здесь? – хриплым голосом спросил Володя, хватая Настю за руку.
– Не пугайтесь, я священник. Отец Федор.
– Господи! Вы здесь?! Живой?! – закричала Настя и попыталась подняться на ноги, скользившие по каким-то тряпкам и гнилым палкам.
– Осторожнее, тут много всякого хлама, – предупредил отец Федор. – Посидите немного на месте, а когда глаза к темноте привыкнут, тогда и двигайтесь.
– Что с вами случилось? И вообще, где мы? – засыпала священника вопросами журналистка.
– Узилище преступников, – кашляя, ответил священник. – Я-то ладно, а ты как здесь оказалась? И кто это с тобой?
– Солдат из этой части. Он мне записку написал, что тут творится неладное, и про вас тоже.
– Значит, вы про эту записку говорили?
– Да. А вообще, я с отцом Василием приехала вас искать. Ни милиция, ни МЧС не чешутся, а мы заподозрили, что с вами что-то случилось. Особенно после вашего звонка.
– Как же вы про эту часть догадались-то?
– Мы прошли по всему вашему маршруту. А насчет части… ваш же звонок и помог догадаться.
– А отец Василий где? – с надеждой в голосе спросил священник. – Про него никто не знает?
– Теперь знают, – с горечью проговорил Мулянов.
– То есть знают, – поправила его журналистка, – но не знают, где он. Если до девяти вечера я из части не выйду, он поднимет шум.
39 
