104 
– Да.
– В то время как сама Котова стреляла в вас, не так ли? Вы не можете этого отрицать, потому что экспертиза уже показала: все было именно так.
– Да.
– Каков же был временной интервал между двумя выстрелами – котовским и якобы свиридовским?
– Точно такой же, как я и говорила раньше: не более секунды.
– Таким образом, если встать на вашу точку зрения, Свиридов мог стрелять в Котову только по одному мотиву: спасти вам жизнь. Ведь Котова могла выстрелить и второй раз, и на этот раз более удачно, не так ли?
– Да, – тихо проговорила Алиса, но ее тихий голос был заглушен могучим баритоном Склярова:
– Протестую! Адвокат оказывает давление на свидетельницу и…
Свиридов не стал слушать продолжения гневной речи Склярова: он просто рассмеялся – беззвучно и горько. …Что ж, вот теперь в самом деле все. Главный свидетель обвинил в убийстве его, Владимира, и даже великолепное красноречие Евстафьева не поможет здесь, в вотчине Кашалота, где все судьи если не куплены, то настроены благожелательно к обвинению, благо оно, это обвинение, представляет интересы одного из самых могущественных людей города. Слушать последующее словоблудие не имеет смысла: все равно его вина будет доказана.
Свиридов едва удержал себя от того, чтобы не встать и не сказать громко и отчетливо всем этим людям: да, я виновен… что ж, если даже самый близкий человек подтвердил, что убийца – это он, Владимир Свиридов, то ему ничего не остается, кроме как сказать: да, я виновен.
Но тут он увидел пылающее яростью красное лицо и шею Фокина, который, несмотря на жару, оделся во все черное… Увидел бледное, твердое лицо Евстафьева и его уверенный – даже теперь! – прямой и невозмутимый взгляд… Затем Владимиру попался на глаза Мосек, сидящий недалеко от Афанасия и рассматривающий все происходящее какими-то широко расширенными, словно удивленными, водянистыми глазами – и Свиридов устыдился мгновенного приступа малодушия.
За него борются, а он вздумал выкинуть белый флаг! И это после всего, через что он прошел!
Свиридов выпрямился и холодно, с любопытством, но без всякой злобы пристально посмотрел на Алису, которая продолжала говорить что-то, почти не шевеля едва тронутыми светлой помадой губами…
* * *
Адвокат Евстафьев был в недоумении.
Ему было совершенно ясно, что это дело, ведущееся безобразно, с многочисленными правовыми и процессуальными нарушениями, с дырами и замалчиваниями в протоколировании, – что это дело может в его нынешнем течении прийти только к одному, и вполне закономерному, финалу – Свиридов будет осужден. …Только какие-то неумолимо веские, неопровержимые улики могут изменить ход процесса.
– Ну что? – спросил у него вошедший в кухню Мосек (Евстафьев поселился у брата, в его большой, пустой и безалаберной холостяцкой квартире). – Думаешь?
– Думаю. И думаю, что дело скверно. Вот чертова баба, мать ее!
Мосек покачал головой:
– Да, я не ожидал от нее такого. И причем… причем как убедительно она говорила! Как выпутывалась из самых твоих ловких… уловок. Если бы она с таким убеждением свидетельствовала в его пользу, то… наверно, эти тупоумные судьи и присяжные ей бы поверили. А тут… тут я едва сам не поверил в то, что именно Свиридов убил Котову. В состоянии аффекта, при смягчающих обстоятельствах, но убил!
– Они не учтут смягчающих обстоятельств, – сказал Евстафьев тоном, которым строгий отец говорит бестолковому сыну, что решенная тем задачка не сходится с ответом.
– Да какие там смягчающие обстоятельства, если они закрыли глаза даже на то, что сама Лена сказала… Ведь она сказала, что не Свиридов стрелял в нее! Сказали, что, дескать, она не отдавала себе отчета… неадекватное состояние…
– Если бы это дело слушалось в Москве, я бы задействовал все свои резервы и связи и смог бы вытянуть его даже в случае, если бы… если бы…
– Что – если бы?
– Даже если бы он в самом деле был виновен.
Мосек вздрогнул и, заморгав, проговорил, заглядывая в лицо брату:
– А ты что… уже сам начал сомневаться, что он…
– Да нет. Конечно, нет, – устало прервал его Евстафьев, – но просто меня раздражают эти тупые судебные рожи, у которых все давно запрограммировано, которые лишь делают вид, что пытаются уяснить себе ход процесса, но на деле мечтают только об одном: скорее бы сказать «виновен» и откинуться бы в холодок ничегонеделания.
В этот момент раздался звонок в дверь.
104 
