26 
— Следствие идет полным ходом. Прорабатывается несколько версий, и, несомненно…
Палец лег на кнопку пульта дистанционного управления, и телевизор выключился.
В кухне стало тихо. Лишь слышно было, как капает вода из неплотно закрытого крана.
Потом тонкая, с изящным аристократическим запястьем рука пододвинула к себе листок бумаги и вывела:
«Многоуважаемый Александр Данилович…»
* * *
«…Вам пишет человек, который знает о дополнительных обстоятельствах гибели Лены Кормильцевой. Вы не можете их знать. Они ужасны.
Если вы хотите узнать их и если имя Лены вызывает в вашей душе какой-то отклик, подойдите в пятницу в удобное для вас время в интервале с трех до семи часов к памятнику Крылову в Летнем саду.
Я подойду к вам».
Дедовской прочитал это послание еще раз и, уперевшись подбородком в раскрытую ладонь, задумался.
Письмо было распечатано на плохом матричном принтере, нещадно калечившем бумагу. Никакого отпечатка индивидуальности того, кто был его автором, оно, разумеется, носить не могло.
Кто же он, человек, который хочет сообщить ему ужасные, как это написано в письме, обстоятельства гибели Лены? Глупо и нелепо звучит — «ужасные обстоятельства гибели»… как будто они могут быть прекрасны.
А, быть может, этот человек и есть убийца Осокина и тот, кто толкнул на самоубийство или даже просто убил Малахова и Чурикова?
Но зачем… если трое уже и без того погибли при достаточно таинственных обстоятельствах?
Зачем понадобился он, Дедовской?
Или это просто подстава ФСБ? Ловушка, сооруженная Константином Ильичом Малаховым, отцом Антона и родным дядей Валентина?
Ведь Малахов-старший встал просто на дыбы, когда Александра Даниловича вынуждены были освободить за отсутствием оснований для ареста.
Так или иначе, но он пойдет на это свидание.
В Летний сад. К памятнику Крылову.
В интервале с трех до семи вечера.
Глава 6
СОЛНЕЧНЫЙ ЗАЙЧИК
— Мне удалось узнать, что перед смертью Антон Малахов звонил человеку по прозвищу Карамболь, — сказал Свиридов, не глядя на сидящего перед ним Анатолия Григорьевича. — Кто это может быть?
— Карамболь? — Анатолий Григорьевич напряженно наморщил лоб, но ничего полезного выдоить из памяти ему не удалось:
— Не припомню такого. Сейчас этих бандюг — как собак нерезаных. Впрочем, можно пошарить по каналам… справиться в УБОПе. Да и у Константина Ильича не мешало бы узнать. Все-таки в гэбэшных архивах можно накопать много интересного.
— Угу…
— Единственное, что я могу сказать по этому Карамболю сразу, так это то, что есть такой клуб, где собираются любители бильярда и приватного общения. Заведение закрытое, элитное, по клубным картам. Так что попасть туда не так просто.
— А где оно находится?
— Я точно не помню. Где-то около Литейного моста.
— На Арсенальной набережной, что ли?
— Вроде где-то там. Что, хочешь проверить?
— Да.
* * *
Илюха уже четвертый день безвылазно сидел дома. Причем не один, а с Фокиным. Впрочем, Фокин и так жил в одной квартире с братьями Свиридовыми, так что теперь, можно сказать, он хорошо устроился: работал на дому.
Охранял, так сказать, клиента.
Надо сказать, что за эти три дня характер Ильи существенно ухудшился.
Он то часами мрачно сидел в угловом кресле, гипнотизируя взглядом журнальный столик, то несносно брюзжал, да так, что невыдержанный Фокин разражался взрывом ругательств и уходил в другую комнату.
Свиридов-старший строго-настрого запретил Илье и Афанасию пить: он знал, что, дай им послабление, ни о какой безопасности не будет и речи.
А Анатолий Григорьевич сказал Фокину, что если он выпьет хоть грамм спиртного, то немедленно пойдет под сокращение, как Максимильен Робеспьер с пламенной революционной братией — под гильотину.
Афанасий мученически держался.
Однако, как выяснилось, Илье приходилось куда хуже. Он нервничал все больше, худел, его лицо вытягивалось и бледнело. Было совершенно очевидно, что так долго продолжаться не может.
Первым об этом заявил Фокин:
— Володька, твой брателло меня просто доконал. Рамсует, и все тут. Мой Гарант и то больше на человека похож, чем он. Был нормальный парень, а сейчас гниет просто на глазах.
— Жалуется на тебя Афанасий, — сказал брату Владимир. — Безобразничаешь. В чем дело?
26 
