105 
— Послушай, — вздохнул Мухтель. — Может быть, тебе хватит рауш-наркоза? После двух клинических смертей я ни за что не поручусь, я иду на безбожную авантюру. Если меня застанут за этим занятием, мне конец. Ты играешь на самых тонких струнах моей души. У меня нехорошее предчувствие. Если раньше я имел дело лишь с путешественниками, которых впору называть красными следопытами, то сегодня я ощущаю себя черным. А ты? Это богопротивные мысли.
— Дело не в названии, — нетерпеливо возразил Штрумпф. — Какая разница, как назваться? Помоги мне, и я сделаюсь твоим вернейшим сторонником. Ты знаешь мои возможности. Мне, может быть, удастся даже выхлопотать тебе специальное помещение под лабораторию.
Мухтель сломался.
— Мы будем эфирными следопытами, — он пошел на компромисс. — Проклятье! Я даже не могу дать тебе на подпись бумагу, чтобы ты расписался за ответственность.
Штрумпф не обратил на его слова никакого внимания.
— Рауш-наркоз не годится, — ответил он с нездоровой уверенностью. — Это не смерть. Дай мне еще побегать или введи какую-нибудь дрянь, от которой у тебя есть противоядие.
Мухтель отмахнулся от глупости:
— Никакой дряни не будет, — заверил он алчущего Штрумпфа. — Пожалуй, от наркоза я тоже откажусь. Гимнастика — вот лучшее средство для души и тела, ты был прав, хотя и действовал по наитию. Что ты предпочитаешь пару раз присесть или один раз отжаться?
План кампании захватил его быстро и легко.
Он оглянулся, устрашившись мысли, что кто-то слышит его слова. Но в отделении было пусто: сестра, понадеявшись на доктора, отлучилась, и ее место, отделенное от коек пластиковым экраном, пустовало. Мухтель настороженно присмотрелся к бессознательной старушке, которая снова сбросила с себя одеяло. Считая, что в отделении пусто, он имел в виду персонал, не заботясь об этой старушке, но в таком опасном предприятии важно все, и он даже приблизился к безнадежному, погибающему существу, склонился над ним и ковырнул ногтем дряблое веко.
— Бог забыл бабку, — подал голос со своей постели Штрумпф. — Не хочет прибрать, мучается человек.
— Да? — рассеянно отозвался тот. — А по мне, так он очень внимательный.
Мухтель вернулся к товарищу и постоял молча, разглядывая его исподлобья.
— Отжиматься надежнее будет, — робко предложил Штрумпф. — Я плохо отжимаюсь.
— Нет, — не согласился Мухтель. — Тебя придется переворачивать, ты застынешь ничком. Это очень тяжело. Знаешь, сколько в тебе весу? Лучше уж ты приседай, прямо на постели. Тогда упадешь на спину, и я успею все сделать.
— Хорошо, — послушно сказал Штрумпф.
— Ты уж не оплошай, — строго предупредил его лечащий врач, незаметно превратившийся в проводника. — Другого случая не будет. Ты не удочка, чтобы закидывать тебя по десять раз.
Он помог коллеге вторично выпутаться из проводов и шлангов — торопясь, но не забывая придавать видимость самочинного буйства, чтобы после, случись неприятность, списать событие на какой-нибудь скоротечный психоз, результат кислородного голодания мозга.
— Давай быстрее, — прошептал он, — пока не пришли.
Штрумпф с большим трудом присел на корточки, сделавшись похожим на огромную жабу. Ему было неудобно, мягкая постель пружинила.
— Я упаду, — пожаловался он.
— Я тебя подстрахую, — успокоил его Мухтель, нервничая. — Начинай, не затягивай.
Штрумпф осторожно выпрямился, на полпути, с полусогнутыми ногами, замер, присел, стал выпрямляться вновь. Глаза его округлились, он весь шатался, у него дрожали колени.
— Смелей, смелей, — прошипел Мухтель.
Коллега присел другой раз, третий. Четвертый ему не удался; видя, что история вот-вот повторится, провожатый повалил его на подушку и завис, выжидая, когда жизнь выскользнет из холодеющего рта. Сам того не замечая, Мухтель чуть занес руку, будто думал поймать увертливую душу в кулак. Но вдруг опомнился, схватил обмякшее запястье, принялся выщупывать пульс. Жила умерла. Тогда Мухтель привычно взгромоздился на тело, вернул усердную птицу — теперь настал ее черед приседать: жизнеутверждающими качками, в противовес гибельным приседаниям Штрумпфа. Время неслось, а Штрумпф все лежал, не подавая надежд. "Погибнет кора, — ужаснулся Мухтель. — Запущу сердце, а коры не будет. Хорошо, если глазами покажет. А если и глазами не получится?"
В это мгновение Штрумпф начал хрипеть.
105 
