У него была тьма дурных привычек и хамские замашки: он кусался, царапался, рвал занавески, когтил мебель. Над столом у Фаины свисал шелковый китайский абажур, так этот кот вцеплялся в абажур и раскачивался на нем с душераздирающими воплями, пока не превратил его в лохмотья.
Но он был не просто хам и жлоб. Этот Пушок был отъявленный ворюга. Фаина его хорошо кормила. У него в ванной комнате стояло блюдечко с молоком и блюдечко с колбасой. Она ему мясо давала и котлеты. Он ничего этого не хотел.
Но если хлеб на столе оставишь — он этот хлеб хватал, и отобрать было невозможно.
Он урчал, рычал и кровожадно разрывал батон на куски. А если Пушок попадал между оконными рамами, где мои предки хранили продукты зимой, его уже никто не ругал, а ругали того, кто оставил окно открытым, поскольку все знали, какой он законченный и неисправимый вор.
Однажды к Фаине пришел Степан. Он долго сидел и наблюдал, как это исчадие ада крушит все вокруг себя и сеет ростки зла.
— Дай, я у тебя его заберу, — сказал он наконец. — Матильда все уши прожужжала, что хочет кошечку.
— Боюсь, это не та кошечка, которая ее порадует, — ответила Фаина.
— Та! — сказал Степан, сгреб кота, запихнул его в сумку и унес.
Дома он посадил его перед собой и подробно объяснил правила поведения в своем доме. А также научил Пушка произносить имя Будды, правда, по-китайски, так, ему казалось, легче коту: “Фо! Фо! Фо!”, что по-китайски значит “Будда”.
В благоговейном молчании выслушал Пушок прочитанную лично для него в присутствии Матильды и тети Пани Вишняковой “Алмазную сутру”.
А по окончании, ко всеобщему изумлению, четыре раза воззвал к Амитабхе и Авалокитешваре Боддхисаттве:
— Фо! Фо! Фо! Фо!
Степан был очень доволен. Он отметил выдающиеся способности этого кота к дзен, предсказал ему феерическое перерождение в будущей жизни, а также привел Пушка в пример Матильде и тете Пане.
— Хоть он и кот, — сказал Степан, — заметьте, как он мгновенно проникся буддизмом. Так можем ли мы, люди, себе позволить быть ниже кота?
Весь вечер Пушок просидел на диване, почтительно повторяя имя Будды, ночь тоже прошла спокойно, а утром все проснулись от нестерпимой вони.
Повсюду были лужи и кучи, “Алмазная сутра”, изодранная, валялась на полу, а сам Пушок сидел на кухне между оконными рамами и доедал копченую колбасу.
Степан встал посреди комнаты, мрачно оглядел метки просветленного кота, почтительно сложил клочья “Алмазной сутры” в мусорную корзину, и в его голове родилось вот какое стихотворение:
- Мы сегодня славно поспали,
- Вьюга шумела за окном.
- Где-то кошки насрали,
- Пахнет кошачьим говном.
Кот пожил у них еще немного старой бандитской жизнью, только теперь к месту и не к месту на разные лады повторяя святое имя Будды, как-то раз выпрыгнул в форточку и не вернулся. Наверно, его кто-нибудь взял к себе, потому что он был ужасный красавец.
42.
Матильда любила гостей. Кто бы ни пришел — бродяга, цыгане, вечные странники, какой-нибудь дяденька бутылки собирает — зайдет, Матильда всегда у всех спрашивала:
— Вы есть хотите?
И все ей всегда отвечали:
— Хотим!
Она говорила:
— Садитесь.
И накрывала стол: скатерть накрахмаленная, хрустальный графинчик с водкой, тарелки кузнецовские, купленные в комиссионном магазине, стол накрывался — идеально. Пироги доставались из духовки — четырехначиночные: один угол грибной, другой мясной, третий рыбный и четвертый овощной. Любой угол отрезай! Это все происходило в гостиной.
Кофе она подавала на веранде.
А в тот осенний ноябрьский вечер Степан своими руками раздвинул их знаменитый дубовый стол, вытащил из буфета тарелки, которые Степан Степанович в качестве почетного водолаза поднял с затонувшего корабля “Женя-Роза” в Новороссийской бухте. Судовладелец Иван Кочергин дал судну имя “Женя-Роза” — в честь жены и дочки.
Сам корабль поднимали понтонами. Такие резиновые штуки громадные подсовывали под днище корабля, а потом надували. И он всплывал.
Тарелки с “Жени-Розы” были очень тяжелые — специально, чтоб не падали со стола во время корабельной качки. И абсолютно белые. Единственным украшением с краешка служил маленький андреевский флаг.
Восьмого ноября Степану Степановичу исполнилось восемьдесят восемь. Празднование этой даты решили соединить с годовщиной Октябрьской революции. На вечер пригласили гостей: аскета тетю Паню Вишнякову, блаженную Ксению Ивановну, святую тетю Шуру Поставнину, дважды рожденного Николая Михайловича Карпухина, а также чету Коган-Ясных, прославившуюся в поселке тем, что Семен Аркадьевич каким-то чудом вернулся из сталинских лагерей, где в общей сложности провел без права переписки двадцать четыре года по обвинению в безродном космополитизме. А его жена Эля на пятнадцатом году заключения Семена Аркадьевича достигла просветления, глядя на цветущую сливу в саду у тети Пани Вишняковой.