— Простите, что напугал вас, мэм. Я восхищаюсь вашим самоконтролем. Джейн пнула бы меня по голени.
— Возможно, она тоже это сделала, — прокомментировал Кэлл. Его тон все еще был холодным, но теперь в нем скрывалось веселье.
Салливан нахмурился.
— Нет, — сказал он сухо. — Она не пнула меня.
Это выглядело довольно забавно, но, хотя Кэлл выглядел удивленным, он не продолжил разговор.
— Это Рэйчел Джонс, — сказал он, протягивая свою руку к ней в безмолвном приказе. — Она вытащила меня из океана.
— Рад встречи с вами, — сказал Салливан, растягивая слова мягким, скрипучим голосом, когда увидел, что Рэйчел тотчас пошла к Кэллу в ответ на его протянутую руку.
— Я тоже рада вас видеть, мистер Салливан… я полагаю.
Кэлл быстро и успокаивающе прикоснулся к ней, а затем начал одевать свою рубашку. Это все еще давалось ему с некоторым трудом, так как его плечо плохо сгибалось и болело. Салливан посмотрел на свежий, красный, недавно заживший шрам в том месте, где пуля вошла в плечо Кэлла.
— Как ты?
— Плечо хуже двигается, и до сих пор не спала опухоль. Подвижность частично восстановится, когда пройдет воспаление.
— Ты где-нибудь еще ранен?
— В левое бедро.
— Нога выдерживает твой вес?
— Да. Я бегал трусцой, расхаживая её.
Салливан что-то пробормотал. Рэйчел ощущала нежелание мужчины говорить при ней открыто. Такая же укоренившаяся осторожность была характерна для Кэлла.
— Мистер Салливан, вы не голодны? У нас есть спагетти.
Его звериный взгляд вновь остановился на ней.
— Да, мэм. Спасибо.
Его мягкое невнятное произношение, привычка растягивать слова и учтивые манеры составляли такой разительный контраст со свирепостью его глаз, что она чувствовала себя выведенной из равновесия. Почему Кэлл не предупредил ее?
— Тогда я закончу готовить, пока вы тут поговорите вдвоем. Я уронила перец, когда вы схватили меня, — сказала она. Она пошла к двери, затем вернулась, и в ее глазах было страдание. — Мистер Салливан.
Он и Кэлл шли в гостиную, и Салливан остановился, оглянувшись на нее.
— Мэм?
— Мой пес, — сказала она со слабой дрожью в голосе. — Он всегда крутится рядом, когда я выхожу на улицу. Почему он не…
В его диких золотых глазах отразилось понимание.
— С ним все в порядке. Я схватил его и привязал в сосновой чаще. Было чертовски трудно перехитрить его. Это хорошее животное.
Она задрожала от облегчения.
— Тогда я пойду за ним. Вы не… не ранили его?
— Нет, мэм. Он приблизительно в ста ярдах отсюда, внизу, налево от небольшой тропинки.
Она побежала по тропинке, и ее сердце глухо билось в груди. Джо был там, где сказал Салливан, крепко привязан к сосне. Собака была в ярости. Он рычал даже на Рэйчел, но она тихо разговаривала с ним, медленно приближалась размеренным шагом, успокаивая его, прежде чем встать на колени рядом и развязать веревку, привязанную к его шее. Даже тогда она продолжала говорить, слегка поглаживая его, и наконец он перестал рычать. Он принял ее объятия, впервые приветственно облизав ее. В ее горле начал подниматься ком.
— Давай, пойдем домой, — сказала она, поднимаясь на ноги.
Она собрала разбросанный на крыльце перец и оставила Джо бродить вокруг дома. Рэйчел руки и начала готовить соус, прислушиваясь к тихому гомону мужских голосов из гостиной. Теперь, когда она увидела Салливана, то поняла, почему Кэлл верил в него. Он был… невероятным. А Кэлл — еще больше. Наблюдая их вместе, она вновь осознала достоинства человека, которого любила, и пошатнулась от удара этого понимания.
Прошел почти час, когда она позвала их за стол. Солнце висело красным шаром на линии горизонта, словно напоминание о том, что ее время с Кэллом заканчивается. Или уже закончилось? Как скоро они уедут?
Стремясь изгнать страх из своих мыслей, она сознательно пыталась завязать разговор, что было весьма нелегким делом, если собеседниками оказываются два таких человека. Но наконец она нашла нужную тему:
— Кэлл говорил мне, что вы женаты, мистер Салливан.
Он кивнул в знак согласия, и на его лице отразилось удивление, отчего он стал казаться менее опасным.
— Джейн — моя жена, — он сказал это так, будто все ее знали.
— У вас есть дети?
Невозможно было ошибиться в том, что на его жестком, покрытом шрамами лице появилось чувство гордости