Начали ли Вы наконец постигать, что граф де Амаль и есть монахиня с чердака и что он навещал Вашу покорную слугу? Сейчас расскажу, как он все это устроил. Понимаете ли, он вхож в Атеней, где обучается кто-то из его племянников, сыновья его старшей сестры, мадам де Мельси. А двор Атенея расположен по другую сторону стены, высящейся вдоль allee defendue, где Вы так любите прогуливаться. Альфред взбирается на высокие стены с той же ловкостью, с какой танцует и дерется на шпагах; он штурмовал наш пансион, сперва взбираясь на стену, затем с помощью большого грушевого дерева, развесившего ветви над betceau и упирающегося сучьями в нижний этаж нашего дома, он проникал в старший класс и в столовую. Между прочим, как-то ночью он свалился с этой груши, сломал ветки, и чуть не сломал себе шею, и потом, удирая, до смерти перепугался, потому что чуть не попался в лапы к мадам Бек и мосье Эмануэлю, которые шли по аллее. Ну, а уж из столовой проще простого взобраться этажом выше, а там и на чердак; дверцу на стеклянной крыше, сами знаете, из-за духоты не закрывают ни днем ни ночью; через нее-то он и влезал. Примерно год назад я передала ему россказни про монахиню, и у него родилась романтическая затея загробного маскарада, которую, согласитесь, он очень мило осуществил.
Если бы не черное рубище и не белая вуаль, его бы уж давно сцапали Вы или этот жуткий иезуит мосье Поль. Вас обоих он считает тонкими спиритами и отдает должное Вашей отваге. Я-то лично дивлюсь не столько Вашей храбрости, сколько скрытности. Как это Вы сносили посещения длинного призрака и ни разу себя не выдали, никому ничего не сказали, не подняли на ноги весь дом?
Ну, а понравилась ли Вам монахиня в постели? Это уж я сама ее нарядила. Что Вы на это скажете, а? Наверняка закричали, когда ее увидели. Я бы на Вашем месте просто рехнулась! Ну, да ведь у Вас какие нервы! Железные нервы. Вы, верно, вообще ничегошеньки не ощущаете. Разве можно Вашу чувствительность сравнить, например, с моей? Вы, по-моему, не знаете ни боли, ни страха, ни печали. Вы настоящий старик Диоген.
Ну хорошо, ходячая добродетель! Надеюсь, Вы не очень сердитесь из-за того, что я выкинула такую штуку? Уверяю Вас, мы отлично позабавились, я вдобавок насолила несносной жеманнице Полине и глупому увальню доктору Джону; я доказала им, что напрасно они дерут нос, я тоже с легкостью могу выйти замуж! Мосье де Бассомпьер сперва почему-то ужасно рассвирепел; кричал на Альфреда, грозился завести дело о „détournement de mineur“ [333]и Бог знает чем еще грозился. Словом, такую трагедию разыграл, что мне пришлось тоже к нему подлаживаться, падать на колени, плакать, рыдать, выжимать три носовых платка. Разумеется, „mon oncle“ [334]скоро сдался; да и что толку поднимать шум! Я замужем — и баста. Он мне толкует, что брак незаконный, потому что я, мол, слишком молода. Вот умора! Я замужем, и какая разница, сколько мне лет?! К тому же мы еще раз поженимся, и я получу свое trousseau, [335]и миссис Чамли им распорядится. Надо надеяться, мосье де Бассомпьер меня не обделит, да и как же иначе, ведь у бедняжки Альфреда за душой ничего, кроме знатной родословной и жалованья. Если бы дядюшка повел себя наконец как благородный человек! Представьте, он требует от Альфреда письменного обещания не притрагиваться к картам с того дня, как я получу приданое. Моего ангела обвиняют в пристрастии к картам; я про это ничего не знаю, зато знаю, что он чудо как мил.
У меня не хватает слов достойно описать изобретательность де Амаля при нашем побеге. Какой он умница, что выбрал праздничную ночь, когда мадам (а он ее привычки знает) не могла не отправиться в парк. Ну, а Вы, верно, ее сопровождали. Часов в одиннадцать Вы встали и вышли из спальни. Не пойму только, отчего Вы вернулись пешком и одна. Ведь это Вас встретили мы на узкой старой улочке Святого Иоанна? Видали Вы, как я помахала Вам платочком?
Adieu! Порадуйтесь же моей удаче, поздравьте меня с совершеннейшим счастьем и, милый циник и мизантроп, примите мои искренние и нежные пожеланья. Ваша Джиневра Лаура де Амаль, урожденная Фэншо.
P. S. Не забудьте, я теперь графиня. Как обрадуются папа, мама и девчонки! „Моя дочь графиня! Моя сестра графиня!“ Браво! Звучит получше, чем миссис Бреттон, hein?» [336]
Приближаясь к концу жизнеописания мисс Фэншо, читатель, без сомненья, ждет, когда же она горько расплатится за беспечные грехи юности. Разумеется, не весь путь ее был усеян розами. То, что мне известно о дальнейшей ее участи, можно пересказать в нескольких словах.