Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
77 
Впрочем, меня тоже грело осеннее солнце, я тоже видела луну над полями, но при этом часто закрадывалось желание найти убежище в земле, под дерном, куда не проникнет ни солнечный, ни лунный свет, ибо солнце и луна не поддерживали моих жизненных сил и я не испытывала к ним теплых чувств и не могла отдать им свою любовь. А вот Джиневра обладала такой натурой, что позволяла ей восполнять силы и способность наслаждаться жизнью, радоваться наступлению дня и благоуханию ночи. Наверное, самый милосердный из всех добрых духов, охраняющих род человеческий, осенял ее крылом и склонялся над ее главой. Джиневру всегда сопровождала Истинная Любовь, она никогда не оставалась одна. Неужели она не ощущала присутствия любви? Мне это казалось невозможным, я не могла представить себе подобную бесчувственность. Мне чудилось, что в душе она испытывает благодарность, что пока любит скрытно, но со временем откроет, как сильна ее любовь. Перед моим мысленным взором вставал ее верный друг, лишь догадывающийся о ее робком чувстве, но находящий утешение и в этой догадке. Я верила, что их соединяет магнетическое родство душ, тонкая струна взаимопонимания, которая не рвется, даже когда они разделены расстоянием в сотни миль, и передает от одного к другому просьбы и желания. Постепенно Джиневра превратилась в моем воображении в некую героиню. Однажды, заметив это странное преображение, я подумала: «По-видимому, у меня начинается нервное переутомление, слишком исстрадался мой мозг, он приходит в болезненное состояние. Что же мне делать? Как уберечь себя от беды?»
И действительно, в моих обстоятельствах невозможно было оставаться здоровой. В конце концов глубочайшее уныние, не покидавшее меня целыми сутками, завершилось телесным недугом, и я слегла. Как раз в это время пришла к концу золотая осень и наступило равноденствие, сопровождаемое страшными грозами. В течение девяти темных, дождливых, оглушающе бурных дней, ошеломленная воем урагана, лежала я в лихорадке и странном нервном возбуждении. Сон не шел ко мне. По ночам я вставала, искала его, умоляла посетить меня. Ответом был лишь скрип оконной рамы или завывание ветра — сон не приходил!
Нет, я не права: однажды он посетил меня, но был разгневан. Раздраженный моими назойливыми просьбами, он наказал меня кошмарными видениями. Судя по бою часов на соборе Иоанна Крестителя, это сновидение продолжалось не долее пятнадцати минут, но даже такого короткого промежутка времени оказалось достаточно для того, чтобы подвергнуть меня невыносимым страданиям. Ко мне явилось нечто, не имеющее названия, но такое страшное, вселяющее такой ужас, какой может вызвать лишь пришелец из другого мира. Между двенадцатью и часом ночи у губ моих откуда-то появилась чаша — темная, прочная, странной формы, до краев наполненная бурлящей жидкостью, словно зачерпнутой из бездонного и безграничного моря. Ни одно страдание, предназначенное смертному, рассчитанное на ограниченное время действия, нельзя сравнить с мукой, испытанной мною от этого напитка. Испив его и проснувшись, я решила, что наступил мой конец, но, когда я пришла в себя, меня охватила ужасная дрожь и непреодолимое желание позвать кого-нибудь на помощь. Но я знала, что никто не услышит моего отчаянного призыва: Готон спала далеко от моей комнаты — в мансарде, и я на кровати стала на колени. За несколько невероятно мучительных часов окончательно был истерзан и подавлен мой разум. Думаю, что из всех кошмаров той ночи самый жуткий я пережила в эти минуты. Мне мерещилось, что почивший горячо любимый человек, который при жизни преданно любил меня, встретил меня как чужой где-то в незнакомом месте, и душа моя, недоумевая, что же будет дальше, разрывалась от невыразимого отчаяния. Казалось, что я не могу желать исцеления и возвращения к жизни, но самым невыносимым из всего, выпавшего на мою долю той ночью, был безжалостный и надменный голос смерти — она приглашала меня предстать перед еще не изведанными страданиями. Пытаясь вознести молитву, я не могла промолвить ничего, кроме этих слов: «Я несчастен и истлеваю с юности; несу ужасы твои и изнемогаю».
Так оно и было на самом деле.
На следующее утро, войдя ко мне с чаем, Готон постаралась убедить меня вызвать врача, но я отказалась, так как считала, что врач не может помочь мне.
Однажды вечером, находясь в здравом уме, я, шатаясь от слабости, встала и оделась. У меня не было больше сил выносить одиночество и давящую тишину длинного дортуара: мертвенно-белые постели превращались в привидения, а каждое изголовье принимало вид огромного, выцветшего от времени черепа, в зияющих глазницах которого таились мертвые сны древних и более могущественных, чем мы, поколений. Тот вечер бесповоротно убедил меня в том, что Судьба незыблема, как камень, а Надежда — сотворенный кумир, слепой, бесстрастный, с душой из гранита. Я чувствовала также, что испытание, которому подверг меня Создатель, приближается к высшей точке и мне предстоит обороняться — в горячке, со слабыми, дрожащими руками.
77 
