Последние отзывы

  44  

Новость была ошеломляющей, и Морозини понадобилось несколько минут, чтобы как-то с ней справиться. Птеродактиль тем временем справлялся со своей трубкой: он тщательно набил ее табаком из кожаного кисета, раскурил и выпустил клуб такого едкого дыма, что Альдо невольно раскашлялся.

— Ради всех святых! Чем это вы ее набили? Коровьим навозом?

Уоррен расхохотался:

— Однако какой вы нежный! Это французский табак.

Тот самый, который солдаты в окопах называли «пердунчик».

Я привык к нему на Сомме. Должен сказать, что он прочищает мозги ничуть не хуже доброго виски.

— Ну ладно! Будем считать, что я преувеличил. Но если я правильно понял, то ваше расследование закончилось, раз убийц нашли мертвыми?

— Оно только начинается. Их смерть лишь подтверждает то, в чем мы, собственно, и не сомневались, — они были только исполнителями, работавшими по чужому приказу.

— И вы решили, что Ян Чанг будет…

— Я ничего не решал! — рявкнул вдруг Уоррен. — Я здесь не для того, чтобы отчитываться перед вами! Ответьте сперва на вопросы, которые хочу задать вам я! Первый: что вы делали у Ян Чанга?

— Спросите что-нибудь посложнее! Этот ростовщик занимается, кроме всего прочего, и продажей антиквариата. Мы с ним коллеги, а в нашей профессии всегда надо быть охотником… — небрежно ответил Морозини.

— Вот оно как? А вы не рассчитывали случайно узнать кое-что о пропавшем алмазе? Не пытайтесь водить меня за нос, князь! Скажите лучше, откуда вы узнали о Ян Чанге?

Морозини колебался не дольше секунды, подбирая наиболее приемлемую ложь.

— Вы сами знаете, что после смерти Хэррисона возникло множество слухов. «Ритц» просто набит людьми, приехавшими на аукцион. Кругом полно журналистов, и все толкуют об азиатах, убийцах и тому подобном. Кто-то упомянул и Ян Чанга… А я, естественно, заинтересовался.

— Хорошо. Удовлетворимся пока этим ответом, хотя он меня совсем не устраивает. Но позвольте сказать вам следующее: я понятия не имею, какую вы ведете игру, но нюхом чую, что вы не прочь наложить руку на «Розу Йорков». Именно поэтому прошу вас запомнить крепко-накрепко: ни под каким видом не вмешивайтесь в расследование, которое мы ведем!

Это наша работа! Понятно?

— Я и в мыслях не имел вмешиваться, — ответил Морозини, чувствуя крайнее раздражение.

Он, словно между молотом и наковальней, оказался между Ароновым, который хотел помешать ему заниматься Анелькой, и этим суровым полицейским, который запрещал ему разыскивать алмаз. Затруднительная ситуация, ничего не скажешь! Приходилось вести тонкую игру.

— Будьте снисходительны к моему теперешнему положению — я приехал в Лондон с поручением от одного очень крупного клиента купить «Розу Йорков». Имя этого высокопоставленного человека я, к сожалению, не могу вам назвать.

— Я и не прошу.

— Я вам благодарен за то, что вы уважаете мои профессиональные тайны. Но согласитесь, что я не могу сидеть здесь сложа руки и не понимаю, почему бы и мне не приложить усилия и не попробовать отыскать этот легендарный, исторический алмаз?!

— Если вы будете упрямиться, то ваш труп в один прекрасный день выловят в Темзе со шнуром на шее, как братьев Ю, или с ножом между лопаток. Если вам это нравится, то…

Но переменим тему. Я ждал вас вчера вечером после вашего посещения Брикстона. Разве вам нечего мне рассказать?

— Есть, и я собирался сообщить вам все новости сегодня.

— После прогулки по китайскому кварталу? — насмешливо уточнил Уоррен. — Ну так что же говорит прекрасная вдова?

Морозини в общих чертах передал полицейскому рассказ Анельки. И не без удовлетворения отметил, как округлились и без того круглые желтые глаза птеродактиля. Присвистнув, он сказал:

— Выходит, что она рассматривает тюрьму как убежище?

Заключение для нее — возможность укрыться от террористов, которые готовы на все, лишь бы спасти своего? Это что-то новенькое и не совсем лишено смысла. Если только это правда, а не вранье.

Сам князь-антиквар в правдивости рассказа Анельки был уже не так уверен. И это очень мучило его. Но поскольку Альдо ни за что не хотел упоминать о том, что говорил не только с Анелькой, но еще и с Вандой, и с Джоном Сэттоном, то он замолчал и сидел, не открывая рта. Молчание затягивалось. Уоррен яростно сосал свою трубку и, казалось, целиком погрузился в размышления, затем наконец вынырнул на поверхность и мрачно проговорил:

  44