Особенно,... 
72 
Впрочем, чародей с улицы Сен-Клод на жалость и не рассчитывал: его выход был настоящей театральной удачей. Одетый в великолепное платье из тафты, расшитое золотом, оригинально причесанный (волосы, заплетенные в маленькие косички, свободно падали ему на плечи), он внес в атмосферу Дворца Правосудия ощущение таинственности и нереальности.
— Кто вы? Откуда прибыли? — спросил его председатель суда.
Чудесные глаза мага, черные, бездонные и сверкающие, взглянули спокойно и иронично на человека в красной мантии.
— Я благородный путешественник, — ответил Калиостро. — У меня много имен. Меня называли графом Аратом, графом Фениксом, маркизом д'Анна, но в Европе я больше известен как граф Калиостро. Обо мне ходят разные слухи, говорят, что мне тысяча четыреста лет, что я Вечный Жид, Антихрист и, наконец, просто исчадие ада.
Но вряд ли даже в таком огромном зале найдется хотя бы один человек, который скажет, что я причинил ему зло…
И Калиостро, отвернувшись от председателя, стал медленно осматривать лица тех, кто заполнял трибуны зала заседания. Вдруг его глаза сверкнули, встретившись с глазами Жиля. Молодой человек понял, что никакая маскировка, никакой камуфляж не мог обмануть мага. Калиостро узнал Турнемина — единственного человека в этом зале, кому он действительно причинил зло.
Но Жиль с удивлением почувствовал, что не только не может в качестве мнимого покойника обвинить Калиостро, но и не хочет… Вся его злоба растаяла под жарким взглядом графа. Внезапно он обрел уверенность в том, что все поступки мага были продиктованы высшими, не доступными для понимания простого человека целями.
На честь и счастье Жюдит он не покушался, заботой его было счастье народа.
Эта мысль пришла к Жилю, когда он слушал Калиостро, маг рассказывал судьям историю своей жизни: сказочный роман, составленный из волшебства, героизма и комедии. В песке его слов проблескивали золотые искры истины, и это заставляло по-новому взглянуть на рассказчика. Что бы там ни было, но Калиостро имел огромный успех и завершил слушанье дела эффектной концовкой. Теперь слово было за правосудием.
Когда прокурор Жоли де Флери встал, чтобы зачитать суду свои «предложения», по залу пробежала легкая дрожь. Каждое его слово означало жизнь или смерть, и за красным силуэтом судьи уже многим виделся другой, еще более красный, — силуэт палача.
Турнемин оглядел зал: люди застыли в напряженной тишине. Внезапно он узнал одного человека, чье лицо, мертвенно-бледное, выделялось, как трагическая маска в толпе зевак. Это был Поль де Барра, бедный юноша, азартный и всегда неудачливый игрок, доказавший свою дружбу Турнемину в тот вечер, когда на квартире Оливы его ждала засада. Жиль с жалостью вспомнил, какие нежные чувства соединяли Поля с Жанной де Ла Мотт. Присутствие его на последнем судебном заседании говорило о мужестве де Барра, а его обтрепанная одежда — о надвигающейся нищете. Новый герцог Орлеанский, одно время поддерживавший Поля, отвернулся от него, как только стало известно о преступлении Жанны.
Жиль решил после окончания заседания встретиться с ним и, если сможет, помочь. Приняв такое решение, молодой человек стал внимательно слушать речь прокурора.
Жара усиливалась. Зал был переполнен, а солнце, достигнув зенита, раскалило стены и крышу Дворца Правосудия. В зале колыхались веера, но двигались они медленно и осторожно, словно боялись нарушить торжественную тишину.
Старый королевский прокурор вытер носовым платком вспотевшие руки и оглядел властным взглядом зал. Потом достал из большого конверта бумаги, откашлялся и стал читать. Сначала его речь была почти рутинной и не вызывала никаких эмоций: он требовал в ложном контракте о продаже колье вычеркнуть слово «Одобряю», повторенное шесть раз, а также подпись «Мария-Антуанетта, королева Франции». Это было принято единогласно всеми шестьюдесятью двумя судьями.
Второе «предложение» касалось мошенничества.
«Марка-Антуана Рето де Виллетт осудить на пожизненное изгнание из нашего королевства, его имущество и собственность конфисковать в пользу короля…»
По залу пробежал шепот. Пьер-Огюстен и Жиль переглянулись. Лицо шевалье покраснело.
— Изгнание?! Только изгнание?! Для мерзкого мошенника, заслуживающего веревки?! О всемогущий Боже…
— Тихо! — прошептал Бомарше. — Не забывайте, что вы американец! Хотя должен признать, очень странное наказание. Или королева не так невинна, как хочет показать, или парламент нарушил приказ короля, а это серьезный риск.
72 
