58 
Опасения оказались сильнее голода. Марианна отложила ложку и сняла другую крышку. Второе блюдо состояло из риса, но приготовленного под таким необычным соусом, что пленница отказалась и от него.
Она уже достаточно боялась неминуемого момента, когда усталость свалит ее с ног и вынудит отдохнуть. Бесполезно идти самой навстречу опасности.
С тяжелым вздохом она впилась зубами в хлебец, единственный, казавшийся ей безобидным, но совершенно недостаточный, чтобы утолить ее голод. Марианна понюхала графин, отставила в сторону и, снова вздохнув, встала с кровати, запутавшись в укутывавшей ее простыне, и сделала несколько глотков из большого серебряного кувшина, который чернокожая принесла для ее туалета.
Вода оказалась тепловатой, с довольно неприятным привкусом тины, но она немного утолила все больше мучившую ее жажду. Несмотря на толщину стен, царившая в Венеции жара, не уменьшившаяся даже с наступлением ночи, проникла внутрь и, казалось, сделалась еще более угнетающей. Алый шелк простыни прилип к телу Марианны, и ей захотелось хоть на мгновение сбросить ее и растянуться нагишом на плитках пола, которые немного охлаждали ее ноги. Но эта простыня была ее единственной защитой, ее последним оплотом, и она не без отвращения решила вернуться в постель, которая вызывала у нее почти такую же тревогу, как и кушанья на подносе.
Едва она успела расположиться, как вошла черная красавица и скользнула к кровати неслышным шагом хищника.
Марианна инстинктивно отодвинулась назад и съежилась между подушками. Но, равнодушная к этому движению защиты, которое могло означать как страх, так и отвращение, женщина подняла обе крышки с кушаний. Из-под выкрашенных синим век блеснул иронический взгляд. Затем, взяв ложку, она принялась есть так же спокойно, как если бы она была одна. Очень быстро оба сосуда и графин опустели. Вздох удовлетворения завершил трапезу, и Марианна не могла не признать эту мирную демонстрацию гораздо более оскорбительной, чем град упреков, ибо в ней была насмешка и пренебрежение. Этой особе, похоже, доставило большое удовольствие показать, что ее осторожность похожа на трусость.
Задетая за живое и к тому же не видя причин оставаться голодной, Марианна сухо заявила:
– Я не люблю такие кушанья. Принесите мне лучше фрукты!
К ее великому удивлению, чернокожая согласно опустила веки и сейчас же хлопнула в ладоши. Немедленно появившейся ее компаньонке она адресовала несколько слов на незнакомом гортанном языке. Марианна впервые услышала ее голос. У него оказался странный низкий тембр, почти без модуляций, очень подходивший к этой загадочной особе. Но одно было точно: если эта женщина не говорила на итальянском, который употребила Марианна, она, по крайней мере, прекрасно ее поняла, ибо через несколько минут появились заказанные фрукты. И к тому же она не была немая.
Ободренная этим результатом, Марианна выбрала персик, затем очень естественным тоном попросила принести ее одежду или хотя бы ночную рубашку. Но на этот раз чернокожая красавица покачала головой.
– Нет, – решительно сказала она, – хозяин запретил!
– Хозяин? – возмутилась Марианна. – Но этот человек не хозяин здесь! Он мой слуга, и ничто во дворце моего супруга не принадлежит ему.
– Я… Я ему принадлежу!..
Это было сказано с внешним спокойствием, но за простотой слов скрывалась неудержимая страсть. Марианну это ничуть не удивило. С того момента, как она увидела темнокожую красавицу, она ощутила интимные узы, связывавшие ее с Дамиани. Она была одновремено и его рабыней, и возлюбленной, она потворствовала его порокам и, без сомнения, покоряла его могуществом своей чувственной красоты. Если бы было иначе, присутствие в этом венецианском дворце такого странного трио трудно объяснить. Пленница не успела задать вопрос, который рвался с ее губ. Дверь распахнулась, пропуская самого Маттео Дамиани, по-прежнему в раззолоченной далматинке, но невероятно пьяного.
Неверными шагами он бросился по блестящим плиткам, протянув вперед руку в поисках опоры. Он нашел ее в одной из поддерживающих полог колонок кровати и из последних сил вцепился в нее.
Марианна с отвращением увидела приближающееся к ней багровое лицо, еще недавно с сравнительно благородными чертами, которые теперь заплыли жиром. Блуждающий взгляд налитых кровью глаз напоминал трепещущее на ветру пламя свечи.
Дамиани дышал, как после долгого бега, и его тяжелое едкое дыхание доходило до молодой женщины, вызывая тошноту. Он прорычал:
58 
