Особенно,... 
107 
– Но если он достанет химеру, вы выйдете за него замуж!
– Ничего подобного! Я выкуплю у него химеру… вот и все! Я ведь богата, разве вы об этом не знаете?
– Ну так пусть отправляется на поиски! Крутясь возле вас целыми днями, он вряд ли ее найдет!
– Напоминаю, что розыски он поручил вашему драгоценному другу Морозини, и по этой причине я не стала просить об этом вас! Но, как мне кажется, Морозини не слишком озабочен этим делом.
– Я убежден, что он им вовсе не занимается!
– Ничего об этом не знаю! Корнелиус обещал мне химеру, и я верю его обещанию. Так что сделайте усилие, постарайтесь быть с ним любезным.
– Любезен я или нет, техасцу наплевать.
– Верно. И пока я не рассталась с бродячим образом жизни, я дорожу его обществом. Ему так легко удается избавлять меня от мелких житейских забот, – вздохнула она и потянулась с кошачьей грацией. – Прошу вас, оставьте мне его еще ненадолго.
К мелким житейским заботам прекрасная Лукреция относила следующее: корзину цветов поутру, «Роллс-Ройс» с шофером в течение дня, открытый счет у лучшего ресторатора, если она оставалась дома, и прочие услуги того же рода, которые выводили Адальбера из себя. Зато техасец неизменно пребывал в великолепном расположении духа, которое, очевидно, было ему свойственно. Ему и в голову не приходило уничтожать соперника, к которому он относился с неизменной благожелательностью.
– Мы оба стремимся завоевать богиню, – объявил он в один прекрасный день французу, который во что бы то ни стало пытался с ним поссориться. – У каждого из нас свое оружие. У вас дом, у меня все остальное.
И какое остальное!
На такие слова не ответишь парой пощечин и не выбросишь соперника в окно. Адальбер не мог простить Теобальду его отказ служить Лукреции. Теобальд сам по себе был бы королевским подарком, но, кроме того, мог доставлять ценнейшие сведения своему хозяину. Так нет же! Видите ли, божественная Лукреция не пришлась по нраву этому господину, и он предпочел ей спаржу на грядках своего брата в Аржантейе!
Несгибаемый Уишбоун предоставил красавице дворецкого, который мог бы управлять королевским дворцом, и тот взял бразды правления в доме вместе с Ренатой, горничной мадам, и приходящей каждый день прислугой. В том же доме поселился еще и Джакомо, аккомпаниатор певицы.
Несмотря на чары, державшие Адальбера в плену, он порой чувствовал себя очень одиноким, даже если следовал повсюду за своей сиреной. А среди ночи у себя в гостиничном номере утешался только тем, что Уишбоун столь же одинок в своем «Рице». И тоскует не меньше.
Адальбер пытался работать над своей книгой о фараонах-женщинах, но, несмотря на то что Теобальд – мерзкий дезертир! – привез все необходимые документы, работа не продвигалась. Дело было, конечно, в атмосфере. Разве мог лондонский гостиничный номер сравниться с его кабинетом в Париже, уютным, обжитым, радующим трофеями раскопок… Стараясь убедить себя, что сделал правильный выбор и что жизнь его только здесь, он ставил пластинку своего идола на граммофон, который недавно купил, и в конце концов засыпал, убаюканный голосом, который пленил его. Наступало утро, и он отправлялся к Торелли. Он был счастлив видеть ее, а когда их видели вместе, преисполнялся настоящим блаженством.
В это утро, думая о том, что приближается Рождество, и задаваясь вопросом, что же подарить Лукреции, Адальбер вызвал такси и отправился в Челси. Он ехал раньше, чем обычно, собираясь сопровождать своего идола по магазинам. Лукреция любила делать покупки по утрам, и Адальбер решил, что посещение роскошных магазинов наведет его самого на удачную мысль.
Сегодня он чувствовал себя особенно счастливым: неустранимый Уишбоун уехал накануне в Париж, куда его призвали срочные дела. Впереди три или четыре дня, а может быть, и ночи, когда он будет наслаждаться радостями уединения… Серое небо и туман не омрачали радужных перспектив, которые рисовал себе Адальбер по дороге… Это Рождество может стать самым счастливым в его жизни! Если только Лукреция согласится и примет обручальное кольцо, которое он собирался ей подарить…
Хотя надо сказать, что египтолог все же не окончательно утратил разум и тихонько посмеивался над собой: «Ты ведешь себя как школьник, старина! Совершаешь одну глупость за другой. Но как же это приятно!»
107 
