3 
Виллему сухо кивнула.
— Обещай нам с отцом, что ты не дашь ему повода…
— Повода к чему? — Виллему захотелось подразнить мать.
— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Обещай, что ты будешь избегать его. Хорошо? Анетта писала мне, что они с Микаелом взяли с Доминика такое же обещание. Вы с ним не должны встречаться наедине. Не должны нарушать законов нашей семьи. Остерегайся любви, которая обречена, Виллему!
— Матушка, вы слишком многого требуете от меня! — вспыхнула Виллему. — Ведь я увижу его после стольких лет разлуки!
— Мне очень тяжело, дорогая. И мы же не требуем, чтобы вы вовсе не разговаривали друг с другом. Мы только хотим, чтобы это происходило в нашем присутствии. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Виллему долго молчала. Она была разочарована. Мать, конечно, права, и ей никогда не пришло бы в голову перечить родителям… Но ведь она так ждала этой встречи с Домиником, возлагала на нее столько надежд!
— Хорошо. Я выполню вашу просьбу, — проговорила она, справившись с волнением. — Но разрешите мне, по крайней мере, по-настоящему проститься с ним, когда эта несчастная свадьба будет уже позади. Пожалуйста, пусть это будет на глазах у всех, но разрешите мне обнять его, дать волю слезам. Разрешите прикоснуться к нему и почувствовать, что он живет не только в моем воображении. Неужели я требую невозможного?
— Нет, дитя, ты не требуешь невозможного. — Глаза у матери стали грустными. — И пойми, что нам нелегко причинять тебе эту боль.
Виллему снова кивнула, она хотела скрыть свое разочарование.
Доминик бродил в нетерпении по Габриэльсхюсу. Часто его охватывало желание верхом отправиться в Копенгаген, чтобы встретить там корабль из Норвегии, но всякий раз он отбрасывал эту мысль.
Габриэльсхюс далеко превосходил все другие поместья, которые принадлежали Людям Льда. Обстановка была дорогая и красивая, здесь можно было прожить много дней и каждый день обнаруживать новые диковины и ценности.
В эти дни, правда, в доме по случаю свадьбы царил переполох. Сесилии — бабушке Виллему и Лене, — которой было семьдесят четыре года, приходилось особенно трудно. Она считала, что без нее ничего не обойдется, за всем нужен глаз да глаз. Своим вмешательством она так донимала членов семьи и прислугу, что все были бы даже рады, если б она снова слегла в постель.
Сесилия, казалось, не понимала, что уже давно выпустила из рук бразды правления. Более полувека назад она приехала в Габриэльсхюс юной невестой Александра Паладина. Здесь она боролась за жизнь Александра вместе с молодым Тарье и верным старым слугой Вильхельмсеном. Всех их давно уже не было в живых. Теперь хозяйкой Габриэльсхюса была Джессика, жена Танкреда, и Сесилия вовсе не собиралась перечить своей невестке, которую нежно любила. Просто она подчинялась старой привычке. Годы счастья и горя не изменили Сесилию. Она осталась верна себе.
Ирмелин по-прежнему жила в Габриэльсхюсе, она постоянно была молчалива и грустна. Сесилия видела, как страдают Ирмелин и Доминик, внук Тарье. Она всегда хорошо понимала молодых. Ей хотелось как-нибудь приободрить их, и она привела их обоих в сад, где пышно цвели розы.
— Наконец и мне стало известно о вашем несчастье, — сказала она. — Мне ведь теперь никто ничего не рассказывает. Не хотят, чтобы я вмешивалась. И не зря. Я понимаю, как вам тяжело. Тебе, Доминик, нельзя жениться на моей любимой внучке Виллему. Она мне ближе всех, я так хорошо ее понимаю, ведь мы с ней очень похожи. А тебе, Ирмелин, нельзя выйти замуж за Никласа из Линде-аллее, потому что все вы потомки Людей Льда и на каждом из вас лежит печать этого рода. Судьба жестоко обошлась с вами, вы не можете соединиться с теми, кого любите! Я знаю, вы с нетерпением ждете их приезда. Долгая разлука не убила ваши чувства, или я ошибаюсь?
— Нет, тетушка Сесилия, — ответила Ирмелин. Она была еще выше Сесилии, но рядом с Домиником казалась маленькой.
Слушая их, Доминик рассеянно срывал розы и подавал их Сесилии.
— Не нужно было нам переписываться, — задумчиво сказал Доминик. — Иногда письма бывают очень опасны. Но нам разрешили, и письма были для нас единственной отрадой в эти трудные времена.
— Это так, — согласилась Ирмелин. — Но ты правильно сказал, Доминик. Письма таят опасность. Они поддерживают огонь и рождают иллюзии, благодаря письмам можно почувствовать близость другого человека острее, чем когда находишься с ним в одной комнате.
3 
