…Однако, не всем этим чудесам было суждено потрясти воображение незваного гостя, уже успевшего осознать иллюзорность большей их части. Нет, его потрясло другое!
На застеленном розовым шёлком и малиновым бархатом ложе в расслабленной позе престарелой кокетки полулежал, утонув в подушках, хозяин безумной комнаты, облачённый в белоснежный хитон… нет на самом деле, это был обычный домашний халат, кажется, полосатый, но притворялся он именно хитоном и именно белоснежным.
Тонкое лицо поэта было как никогда одухотворенным и прекрасным, из бездонных глаз по бледным щекам стекали слезинки, он промокал их кружевным платочком с затейливой монограммой (вроде бы, самым настоящим, не призрачным и не притворным), и тихо, сострадательно всхлипывал. Поэт был углублён в чтение.
Книгу он красиво, чуть на отлёте, держал перед собой, так что посторонние имели прекрасную возможность разглядеть её обложку, чем Веттели и воспользовался, чисто машинально, без всякой задней мысли.
И тут же об этом пожалел, потому что снова чуть не испортил дело. Главное, на этот раз непрошеных визитёров легко могли заметить, ведь в жилах Огастеса Гаффина тоже текла малая толика старшей крови. Вряд ли это улучшило бы их отношения, и без того более чем натянутые.
…Кто бы знал, какого труда стоило Веттели удержаться от клокочущего в душе и рвущегося наружу смеха! Кто бы мог подумать: Огастес Гаффин, выпускник чопорного Феллфорда, изысканнейший молодой человек, великолепный знаток и ценитель изящной словесности, – и вдруг…
Короче говоря, Веттели была хорошо знакома книга, до слёз растрогавшая гринторпского поэта. Не он один над ней плакал. С ним вместе – как минимум половина населения Гринторпа, а сколько ещё домохозяек, белошвеек, буфетчиц, торговок и маникюрш по всей стране – об этом можно было только гадать.
Роман назывался «Разбитое сердце бедняжки Шарлотты», продавался по восемь пенсов за том (всего их, кажется, было три), и обложку его украшала умопомрачительная роза, скорбно склонившаяся над могильным камнем.
Достаточно глубокое представление о содержании данного литературного шедевра Веттели получил вопреки собственной воле. Это было любимое чтение миссис Феппс, причём особенно душещипательные места она частенько зачитывала вслух, и Веттели стоило изрядных нервов вежливо выслушивать эту сентиментальную белиберду, воздерживаясь от рвущихся с языка ехидных комментариев. Кто бы мог подумать, что между утонченным эстетом Гаффином и простой деревенской женщиной неожиданно найдётся что-то общее?
– Бессовестный, как тебе не стыдно?! – сердито раздалось в голове. – Я зачем тебя сюда привела? Чтобы ты восхищался созидательной силой его таланта и романтической обстановкой, а не высмеивал его милые маленькие слабости!
– Я восхищаюсь, – поспешно заверил Веттели, хотя обстановка казалась ему не столько романтической, сколько шизофренической. Впрочем, в этом прямой вины Гаффина как раз не было, так себя проявляла загадочная и непостижимая другая сторона.
А Веттели и в самом деле стало немного стыдно: без приглашения влез в чужую жизнь, подсмотрел, да ещё и высмеял не предназначенное для чужих глаз… Разве можно назвать такое поведение достойным? И когда Гвиневра предложила: «А хочешь, заглянем ещё к кому-нибудь? Да хоть твою женщину навестим», – он отказался наотрез. Кто он такой, чтобы лишать Эмили её тайн?
– Лучше пойдём, погуляем. Мне уже пора узнать, как наша школа выглядит снаружи. Зря я, что ли, заворачивался в одеяло?
Странно, но снаружи школа выглядела одинаково, с какой стороны ни смотри. Только и разницы, что волки на фасаде злобно лязгали каменными челюстями, стараясь цапнуть проходящих мимо, а кабан над входом не просто держал во рту сигару, но и дымил ею с видимым удовольствием. Но такие мелочи Веттели уже не могли удивить – привык.
– Пока не стемнело, сходим к холмам, понаблюдаем за их жителями, – по-хозяйски, тоном заправского гида, распорядилась Гвиневра. – А потом успеем заглянуть в лес, зимой там не темнеет никогда.
… За жителями холмов они наблюдали чрезвычайно героически: спрятавшись в канавке. Прокрались, залегли и стали подглядывать. Фее, при её-то росте, проделать подобный фокус было легче лёгкого, Веттели же, не смотря на его огромный боевой опыт, ужасно мешал плед. И почему нельзя было подойти открыто?