71 
— Ты говоришь в точности, как моя мать, Эли, — улыбнулась Габриэлла. — Точно такие же слова она сказала мне, когда я шила себе приданое. Я никогда не умела шить. Но, кстати, эту распашонку ты не получишь, я хочу оставить ее себе.
— Вот как? — усмехнулась Лив, критически взглянув на вещь. — Вряд ли это произведение искусства!
— Вы ничего не поняли, — беспечно произнесла Габриэлла, осматривая со всех сторон неровно выкроенную распашонку. — Мне самой она понадобится!
Все замолкли в недоумении.
— Я испытываю обычные радости материнства. И я прошу принять меня в ваш союз матерей, ведь мы с Калебом ждем в апреле пополнения!
Ее слова подействовали на всех так, словно в комнату залетела комета. Поднялся ужасающий галдеж, голоса сливались в настоящую какофонию, на шум сбежались мужчины.
— А мы-то жаловались на недостаточный прирост! — кричал Аре сестре.
Но Лив пошла в другую комнату. Она плакала и шептала благодарственные молитвы.
Хильда оказалась настоящей находкой для Гростенсхольма.
Таральд, часто жаловавшийся на недостаток интереса к хозяйству у сына, был теперь очень доволен. Хильда поспевала повсюду. Вместе со свекром она вела все расчеты по хозяйству, ей нравилось работать во дворе и в поле, она во всем чувствовала себя как рыба в воде.
В конце концов Ирье пришлось умерить ее пыл.
— Ты не должна перетруждать себя, моя девочка! Подумай о ребенке!
Хильда послушалась. Но она делала все для того, чтобы Маттиас со спокойной совестью мог заниматься своей врачебной практикой.
В тот день, когда она поняла, что в деревне приняли ее, она долго сидела с тихой, благоговейной и восхищенной улыбкой на губах.
Она знала, что в деревне многие насмехались над женитьбой доктора на дочери палача. Доброе сердце барона Мейдена завело его на ложный путь, говорили люди с презрительной улыбкой. Это всего лишь жалость, и он скоро раскается в том, что привел в дом такую мразь!
Никто не доверял ей.
Но насмешки стихали по мере того, как люди узнавали Хильду поближе.
Лив поступила мудро: она не уговаривала всех соседей сразу, она перебирала их одного за другим.
Несколько человек уже не думали так, как остальные, узнав Хильду в совершенно ином, личностном плане. Они разделяли ее радость по поводу ожидаемого ребенка и впоследствии стали называть ее «моей приятельницей докторшей из Гростенсхольма».
Ей больше не приходилось скрываться при виде людей. Она могла свободно ходить с высоко поднятой головой, где ей вздумается.
И когда в деревню прибыл другой палач и она узнала, что у него есть маленькие дети, она отнесла ему большую корзину еды, познакомилась с его семьей и сказала, что у его детей все будет хорошо, в смысле отношения окружающих. Ведь никто лучше Хильды не знал, что значит быть ребенком палача.
Дети, которые должны были появиться на свет, объединили женщин семейства, Они обращались друг к другу самым непринужденным образом: мама, бабушка, прабабушка. Сесилия писала, что завидует им, потому что они с Джессикой не могут быть сейчас с ними. Но письма приходили регулярно, каждую неделю.
На этот раз никто не опасался проклятия рода Людей Льда. Ведь у Габриэллы был уже однажды «меченый» ребенок.
Они договорились просигналить друг другу — и в первый раз сигнал был подан в одно воскресное утро. На Липовой аллее был вывешен белый флаг (на самом деле это было льняное полотенце), смысл появления которого никто в деревне не понял. Но из Гростенсхольма и Элистранда пришли женщины, чтобы помочь Эли.
Их помощь была просто неоценимой для молодой матери. Все, за исключением Хильды, уже испытали это состояние беспомощности, которое теперь переживала Эли и которое вскоре предстояло пережить Хильде.
Мужчины, в том числе Андреас и даже Маттиас, доктор, были низведены в этот день до уровня неизбежного зла. Им отвели роль домашней экспертизы, предоставив остальное акушерке.
Крепкая и тонкая, Эли хорошо перенесла роды. И около полуночи в Линде-аллее появился новый член семьи.
Никого не удивило то, что это оказался мальчик. Но все-таки он кое-чем удивил всех: он не принадлежал к числу тяжеловесных, черноволосых крепышей, какими были в свое время Аре, Бранд и Андреас. Новорожденный был светловолос, и черты лица у него были иными: он был похож на Тарье! У него были раскосые глаза, резко очерченные линии лица — почти как у фавна.
71 
