42 
Хорошо, что на дворе был второй закат, и редкие прохожие, спешащие по домам в преддверие комендантского часа, не могли разглядеть его лица в сгустившихся сумерках. Иначе они увидели бы слёзы.
Верно, не было ему покоя в тот день, и за минуты блаженства пришлось расплачиваться смятением души. Уже на подходе к штабу он вспомнил ещё одну важную вещь. С некоторых пор в вооружённых силах Арингорада был установлен такой порядок. Каждому з доровомусолдату, отправлявшемуся на побывку или даже в короткое увольнение, интендантская часть выдавала специальный комплект для новорожденного: три серые пелёнки и маленькое синтетическое одеяльце. Военнослужащий-мутант получал там совсем другой набор: из пяти штук, с изображением обольстительной дамы на упаковке. Мера эта носила характер исключительно рекомендательный, тем более, что проконтролировать её исполнение было невозможно. Но Тапри, как настоящий офицер, соблюдающий интересы Отечества, и просто как порядочный человек, не должен был ею пренебрегать. Бедная девушка потеряла голову – он, как мужчина, обязан был позаботиться о личной её безопасности.А он этого не сделал. И нет ему оправдания, в случае чего…
Короче, на службу старший агард Тапри прибыл в состоянии крайне взвинченном, целый спектр эмоций переполнял его неопытную душу.
– Да-а! – только и сказал цергард Эйнер, и отправил адъютанта спать.
Но ему не спалось. Лежал в темноте с открытыми глазами, и вспоминал, деталь за деталью, крошечную полуподвальную комнатку в общежитии на Второй Линейной. Там было промозгло и сумрачно – окно, часто заклеенное вертикальными и горизонтальными полосками бумаги, чтобы стекло не выбило ударной волной, плохо пропускало свет. Говорят, если клеить не решёткой, а по диагонали, как на траурных портретах, достаточно будет всего двух полос. Но кто на это решится, кто не побоится накликать беду? Под окном стоял стол, покрытый клеёнчатой скатертью, жёлтой, в крупный белый горох. На одной из горошин чернилами была нарисована смешная рожица – глазки, носик, маленький рот… Это воспоминание особенно умиляло, потому что при всей своей схематичности, рисунок напоминал еёлицо. У дальней от окна стены размещалась железная казарменная кровать с плохим, жидким матрасиком. Она имела очень неприятное свойство – в самый ответственный момент лязгала громче гусеничного вездехода, очень смущая Тапри. Ему казалось, весь дом слышит. «Не бойся, соседи на работах, мы тут одни», – улыбалась Вегда, натягивая ему на голые плечи старенькое потёртое одеяло, которое так и норовило сползти на пол.
Стены памяти в комнатке не оказалось, почему – Тапри постеснялся спросить. Не исключено, что все родные Вегды были живы, но такое случалось редко в наше-то страшное время. Более вероятной казалась другая причина. В первые годы войны, когда «дети болот» были явлением новым и пугающим, иные родители отказывались от их воспитания, и маленькие мутанты росли в особых приютах. Они не были сиротами в полном смысле слова, родители могли навещать их, платили за содержание. Но настоящей семьи эти дети не знали. Потом, когда рождение «болотных» стало делом привычным, некоторые из них вернулись в родительские дома. Но другие отказались, не простив своего изгнания. Они предпочли остаться одни. Возможно, Вегда Зер-ат была из их числа… Во всяком случае, на том месте, где принято вешать траурные портреты, она пристроила рекламный плакатик, старинный, довоенный, но до сих пор яркий и красивый – невысокое деревце с круглой кроной, густо увешанное незнакомыми жёлтыми плодами, маленькая упитанная девочка в белом платье, темноволосая и румяная, с ослепительной улыбкой и блестящими глазками, тянет к ним пухлую ручку, и подпись: «Пейте соки Аргенда и будьте счастливы всегда». Под плакатиком стояла тумбочка для белья, рядом – вешалка для пальто. А больше ничего в комнате не было, и человеку постороннему она показалась бы бедной, почти нежилой. Но только не агарду Тапри. Он не променял бы её и на дворец эпохи Тараг, ведь именно в ней он узнал, что такое настоящеесчастье.
На самом деле, Вегда не была у него первой, небольшой опыт имелся. Ещё в Круме они с приятелями изредка, после службы, заглядывали в солдатский публичный дом – цены там были на порядок ниже, чем в офицерском, а в качестве обслуживания они всё равно не разбирались. Тапри эти коллективные вылазки не очень любил, ходил, чтобы не отбиваться от компании, не служить мишенью для грязных шуток. Он делал то, что делали другие, и ему казалось, что получается неплохо. Но теперь-то он понял: глупости это были, пошлость одна. Когда по любви – выходит совсем по-другому…
42 
