45 
Но на этом лежание в постели для Шейна закончилось. Его безжалостно сталкивали на пол, так что ему пришлось переместиться в укромный уголок.
Впрочем, уже на следующее утро он спал в ногах у Натаниеля, спрятавшись под одеяло, так, что его совсем не было видно.
Обнаружив это мошенничество, Криста отчитала и щенка, и Натаниеля. Удивленно посмотрев на нее, Шейн в два прыжка очутился в ванной, где ухитрился размотать рулон туалетной бумаги. Он протащил ее через коридор до самой кухни, и только после этого обнаружилась его проделка.
Шейн благоденствовал.
Поблизости не было ни одной более крупной или более взрослой собаки, которая могла бы оттеснить его в сторону. В этом доме он встречал только любовь. И лишь один человек давал ему пинка, когда никто не видел.
Карине тоже благоденствовала. Ей было о ком заботиться, кого любить, и это существо самым непосредственным образом принимало ее любовь, неизменно радуясь при виде ее.
Ханне и Ветле приехали в гости. У Ханне начался насморк, она кашляла, находясь рядом с собакой, но держалась стойко и радовалась вместе с Ветле тому, что их дочь так расцвела. Она от всей души смеялась, глядя, как Шейн переваливается через высокий порог, повиснув в воздухе задними лапами, а передними упершись в пол, так что хвост у него торчал прямо в потолок.
Шейн был ласковым щенком. Он был рад всем, будь то вор, священник или инкассатор. Всем, за исключением хозяина дома Абеля, который имел обыкновение вваливаться домой в огромных сапогах, казавшихся Шейну страшными и загадочными – и всякий раз при этом из тонкого щенячьего горла слышалось грозное рычанье. Зарычав в первый раз, Шейн сам настолько перепугался собственного голоса, что отскочил назад.
Он не позволял больше Кристе разговаривать с самой собой, как она это раньше делала. Шейну казалось это подозрительным, он рычал и оглядывался по сторонам, ища того, кто нарушал тишину.
Когда звонил телефон, он устремлялся со всех ног вперед, и тот, кто собирался взять трубку, нередко спотыкался об него и падал на пол.
Шейн быстро освоился с автомобилем. Автомобилем пользовался Давид, но только тогда, когда получал на это разрешение властей.
И Шейн обнаружил, что сидеть на переднем сиденье куда интереснее, чем на заднем.
Если с Давидом кто-то ехал, ему приходилось опрометью бросаться в машину, иначе Шейн, тоже бросавшийся туда со всех ног, занимал место рядом с шофером.
Вся жизнь в доме вертелась теперь вокруг собаки. Эфраим дулся, все же остальные считали, что лучшей терапии для Карине, чем Шейн, не придумаешь.
Наконец-то дочь Ханне и Ветле стала счастливой.
Чего нельзя было сказать об их сыне Ионатане. Им ничего не было известно, о его судьбе. И родители не спали по ночам, в страхе думая о нем. Эти ночные бдения оставляли свой горький след на их лицах. Но это по-своему и сближало их, придавая их довольно поверхностным отношениям новую глубину.
На центральном вокзале в Берлине норвежские и датские пленные были разделены на две группы.
Поездка была длительным, мучительным кошмаром с головной болью и ломотой во всем теле, с вонью в переполненных вагонах, голодом и отвращением к еде, которую давали два раза в день. Но хуже всего было уныние, страх перед тем, что ожидало их впереди.
«Вряд ли они везут нас в Германию только для того, чтобы расстрелять», – сказал кто-то в вагоне.
«Рабочие лагеря, – ответил другой. – Мы будем работать, пока не сдохнем, где-нибудь на строительстве дороги».
Щурясь от дневного света, они стояли на перроне, не ведая, что их ожидает.
Офицер со списком в руках называл всех по порядку и разделял на две группы. Почти все уже сидели в кузовах больших грузовиков. Глядя на них, Ионатан думал о том, что и ему скоро предстоит залезть туда. Глядя на их усталые, апатичные лица, видя страх в глазах многих, он думал, что и сам он сейчас такой же грязный и измотанный, как они.
Язык шершавый, на зубах налет, во рту отвратительный привкус. Он уже несколько дней не брился, одежда в пыли и в соломе.
Внезапно офицер выкрикнул его имя, он сделал шаг вперед. Но ему не сказали идти ни к одному из грузовиков и ни к одной из групп, стоящих на платформе. Он был сам по себе!
Офицер посмотрел на него, криво улыбнулся уголками губ и назвал следующее имя.
Он так и остался стоять один. Он заметил, что его попутчики подозрительно посматривают на него, но он сам был не менее удивлен происходящим, чем они.
45 
