В таком виде доклад ушёл к начальству и начальству не понравился — Романа Григорьевича вскоре вызвали «к Самому». Столь многозначительно, уклончиво и не без трепета подчинённые именовали начальника Особой канцелярии, его превосходительство, графа Бестужин Мстислава Кирилловича (произносить полагалось с придыханием, для пущей выразительности, подняв кверху указательный палец).
Роман Григорьевич «Самого» воочию до сих пор ещё не видел, но трепетать не умел, поэтому в кабинет вошёл смело, отрекомендовался вежливо, но без робости. Мстислав Кириллович одарил нового подчинённого долгим мрачным взглядом из-под кустистых седых бровей. Роман Григорьевич взгляд выдержал, сохраняя на лице выражение умеренной почтительности и полнейшего душевного спокойствия. Вопреки опасениям присутствующего при аудиенции Ларцева, на Бестужина такое поведение новичка произвело самое благоприятное впечатление.
— Та-ак, — протяну он без обычной свирепости. — Стало быть, генерала от инфантерии Ивенского сынок? Наслышан, наслышан, о батюшке вашем, да и сами вы, говорят, из отчаянных. Сначала, признаться и не поверил, что сын такого человека в Сыскном состоит. Однофамилец, решил… Хорошо, что вы теперь у нас, полезно… — «Интересно, кому — мне или вам?» — подумал Роман Григорьевич, и, ради приличия, вставил, щёлкнув каблуком: «Рад стараться!». Бестужин одобрительно кивнул и продолжил речь. — Однако, что я вас пригласил, Роман Григорьевич… — «Ого! — мысленно присвистнул Ларцев. — Не «вызвал», а «пригласил»! Да по имени-отчеству величает! Далеко мальчик пойдёт, ох, далеко! Надобно с ним поласковее!» — … понятно, что у вас в сыскном были свои правила, от наших отличные. Так вам на будущее: не принято у нас замалчивать имена свидетелей, на то мы и Особая канцелярия, что «неназванных» у нас быть не может, я лично всё про каждого должны знать от и до! Имеешь осведомителей своих — имей, дело нужное. Не хочешь с другими делиться — право твоё. Вон ему, Ларцеву, можешь не докладывать, никто не понуждает. Но уж на моём столе недомолвок быть не должно, у меня как у попа византийского на исповеди — всё выложи, что знаешь! — тут граф шумно перевёл дух, пошевелил густыми обвислыми усами, сделавшись очень похожим на моржа. — Что это за свидетель тут у тебя обозначен?… Уж прости, что я запросто, без «выканья» — ты для меня ещё мальчик совсем…
— Как вам будет угодно, ваше превосходительство, — учтиво кивнул Ивенский.
— Мстислав Кириллович, давай без чинов…
«Ого! — снова присвистнул Ларцев. — Даже так! Неплохую, неплохую рыбку я выловил в Сыскном! Надо с ним поближе сойтись… Эх, не держит ли он зла за тот разговор, когда я грозил ему память подправить? Нет, не должен, я, кажется, был достаточно любезен…»
— … Так что за свидетель? Имя?
Роман Григорьевич позволил себе едва заметную усмешку. Что ж исповедь так исповедь.
— Мстислав Кириллович, дело в том, что я сам лично видел убийцу, не дале, как три часа назад.
— Как так?! — Бестужин подался вперёд всем своим грузным телом, с досадой хлопнул ладонью о стол. — Отчего ж не задержал?! Упустил?!
— Не имел физической возможности. Разрешите подробно изложить обстоятельства дела.
— Излагай, — кивнул Бестужин сердито, ему не хотелось разочаровываться новом агенте.
Изложил, как на духу. Умолчал лишь о «ведьмаке» — на всякий случай, и о том, как они с Удальцевым нервно себя вели — из стыда. Потому что хороши были оба — одного тошнило беспрерывно, другой только что в обморок не падал, как барышня.
По мере того, как роман Григорьевич вёл свой рассказ, лицо его превосходительства становилось всё более мрачным и сосредоточенным.
— Так вот оно что, — пробормотал он, задумчиво теребя ус. — То-то, смотрю, вид у тебя совсем бледный… Вот что, бросай-ка сейчас все дела, и ступай прямиком к этому… как его? К лекарю нашему!
— К Ивану Тихоновичу, — услужливо подсказал Ларцев.
— Вот-вот, к нему. Ларцев, а вы проводите, а то дор огой сбежит, по глазам вижу.
Роман Григорьевич улыбнулся устало.
— Думаете, я сошёл с ума, Мстислав Кириллович?
Граф нахмурился ещё сильнее, выдающиеся его брови слились на переносице.
— Да если бы! Бывало у нас такое и прежде, что люди в прошлое заглядывали — случаев, поди, с десяток описано. Собственными глазами всё наблюдали, иные и здоровья лишались от потрясения — а суду-то представить нечего, вот что досадно! Не принимает наш суд нежить и чудеса всякие в расчёт, хоть тресни! А в этом деле без суда видно не обойдется, не простые люди замешаны — чародеи, притом из сильных… Ты, Роман Григорьевич, доклад свой не меняй, оставь как есть. И к лекарю, к лекарю, не спорь! Ты мне, покуда, нужен живым…