92 
И напрасно Роман Григорьевич пытался втолковать тётушке, что Рюген и Кленов — это совсем не «рядом», а ещё много часов пути, что почта в наше время работает прекрасно, что с Амалией Леопольдовной они виделись прошлой весной — вряд ли она, обременённая заботой о новорожденном, успела так уж о нём соскучиться; что его королевскому высочеству, герцогу Мекленбургскому наверняка нет до него ни малейшего дела — и не вспомнит даже, кто он такой; что едет он сугубо по служебной надобности и не вправе отвлекаться на личное, и вообще, судьба России поставлена на карту, любое промедление смерти подобно! Княгиня Блохинская его отговорки и слышать не желала.
— Ромочка, согласись пожалуйста, я не так уж часто тебя о чём-либо прошу. Поэтому если ты и дальше намерен артачиться, так и знай: ты мне больше не племянник!
На самом деле, угроза была не такой уж страшной — он слышал её с завидной регулярностью, но до дела никогда не доходило, потому что Аграфена Романовна в единственном племяннике души не чаяла. Можно было бы и вовсе ею, угрозой этой, пренебречь, но у тётушки неожиданно образовались союзники. Во-первых, у самого Григория Романовича оказалось секретнейшее послание к его королевскому высочеству, которое можно было бы доверить и фельдъегерю, но лучше передать лично, раз уж образовалась такая оказия. Во-вторых, Тит Ардалионович, ренегат этакий, будучи совершенно очарован княгиней Блохинской, принялся уговаривать: «Ваше высокоблагородие, право, что за беда, если мы немножко задержимся? От главного-то дела нас всё одно отстранили, а мещанка Крестова может денёк-другой обождать!». За это он был нежно поцелован в щёку, назван «милым мальчиком» и поставлен Роману Григорьевичу в пример.
В общем, к большому удивлению родных, затеявших этот спор без особой надежды на успех, он сдался. «И впрямь, не сын у меня, а ангел византийский! — восхитился его покладистостью папенька. — И трёх часов уговаривать не пришлось — подумать только!». «Старею!» — проворчал Роман Григорьевич сердито. На самом деле, надо было уже спешить к поезду, а то бы они тремя часами, конечно, не отделались!
…Вот так и вышло, что на твёрдую землю Ивенский с Удальцевым ступили только в окутанном густым туманом Ростоке, с тем лишь, чтобы незамедлительно продолжить свой путь — и пяти минут не было у бедного Тита Ардалионовича, никогда прежде за границу не выезжавшего, чтобы оглядеться на новом месте.
Прямо от кирпичного портового здания отходила в направлении Ханновера удивительнейшая самоходная повозка. По виду она больше всего походила на маленький железнодорожный вагончик, но в движение её приводила не конная тяга (оно и понятно, раз «самоходная»), не паровой двигатель, и даже не загадочное электричество или какая иная механическая премудрость, а исключительно сила чар! И ездило это чудо современной магии по германским дорогам втрое быстрее, чем самый лучший почтовый дилижанс — по крайней мере, так было написано прямо на его боку, крупными готическими буквами. А уж стоил проезд на нём против дилижанса вдесятеро — так было написано мелкими буквами на расписании остановок. Удальцев прикинул в уме — назад в Пальмиру можно было бы вернуться за такие деньги.
— О! — обрадовался Роман Григорьевич. — Скорость для нас сейчас важнее всего! Едем! Каких-то восемь-десять часов — и мы на месте!
Ха! «Каких-то восемь-десять часов»! Верно говорят: кого не укачивает на море, того, с большой долей вероятности, будет укачивать на суше. Всю дорогу Тит Ардалионович думал только об одном: как бы остаться в живых. Не занимала его ни чудо-повозка, ни очаровательные припорошенные снежком ландшафты, стремительно проносящиеся за окном, ни десяток попутчиков, оживлённо переговаривающихся меж собой. Сознание сузилось, сконцентрировалось вокруг одной маленькой детали — плотного бумажного пакета, выдаваемого пассажирам вместе с билетом: хоть бы удалось сдержаться, хоть бы не пришлось воспользоваться…
— Потерпите, Удальцев, не так долго осталось, — уговаривал Роман Григорьевич бодро, хоть и был бледен до синевы. — Подумайте о наших попутчиках с «Невского» — им три ночи пришлось страдать. А нам с вами — только до вечера.
— До вечера я умру! — малодушно всхлипывал Тит Ардалионович и приникал к заветному пакету.
Ничего, не умер, и даже пакет сохранил неиспользованным (благо, утром сошли на берег не позавтракав). Ещё не успел догореть закат, и в городке только-только зажигались газовые фонари, когда «вундерваген» — так называлась повозка — протарахтев колёсами по мостовой, остановился прямо напротив хорошенькой маленькой гостиницы, Пошатываясь на ватных ногах, наши путешественники кое-как добрели до дверей. А кошмарная колесница, мигнув на прощание колдовским огнём, скрылась в ночи — ушла на далёкий Ханновер.
92 
