.
Очередная сказка о Золушке 
25 
Сами же родители не обмолвились о них ни словом.
Кто-то завладел ее снами.
Это была первая мысль Тулы, когда она проснулась на следующее утро.
Трудность была в том, что она почти никогда не могла вспомнить свои сны.
Кто-то очень сердился ни нее.
Это было пренеприятнейшее чувство — испытывать на себе чью-то ярость.
Потому что тот, кого она часто видела во сне, но не могла потом вспомнить утром, нес великую опасность.
Да, великую опасность. И не имело значения, что он казался ей обходительным, «гладил ее по волосам». У Тулы всегда было при этом ощущение чего-то ужасного, отталкивающего. Но она старалась выглядеть приветливой и покладистой.
Как ей было трудно!
— Что же мне делать? — шептала она, лежа в постели.
Ей вспомнился фрагмент сна.
Звуки. Кричащие диссонансы.
Мелодия! Из пяти звуков!
Она почти слышала ее… Во всяком случае, угадывала ее звучание, но точно повторить не могла, как ни старалась. Флейта? Нет, в доме она упражняться не могла.
Проклятие!
Тула знала, что простых звуков, которые она нашла на флейте, недостаточно. Это был просто кусочек длиной в один такт, не больше. Для того чтобы получилась мелодия, нужно было еще кое-что, Но даже этот кусочек мелодии она забыла!
Почему же она не записала эти ноты, когда помнила их? Хотя можно ли было вообще записать это нотами? Она могла бы нарисовать флейту и каким-то образом пронумеровать дырочки на ней.
И вот теперь ей нужно было уйти из дома, чтобы попробовать сыграть этот кусочек мелодии — и нужно было поторапливаться, пока в памяти еще оставалось кое-что.
Быстро вскочив с постели, она начала одеваться. Она снова почувствовала удовлетворение. Вот как нужно было делать! Страшный гнев больше не преследовал ее.
«Поторапливайся, Тула, поторапливайся!»
Она знала, что это не ее собственные мысли. Это были мысли кого-то другого.
И тут она услышала в комнате голоса, чужие голоса — и остолбенела. Может быть, это была вчерашняя пара, которая помешала ей сохранить в памяти только что найденную мелодию? Она прислушалась.
Нет, это были не они. Эти люди говорили по-норвежски.
Неужели это Хейке и Винга? Ей еще многое нужно было успеть сделать до их приезда. Пойти в лес и поупражняться — это было так важно, так важно!
И снова у нее засосало под ложечкой, как это часто бывало с ней в последние месяцы. С тех самых пор, как она побывала у молодого торговца музыкальными инструментами. Наверняка это угрызения совести, поскольку она так внезапно оборвала их знакомство. У нее появилось желание написать ему, рассказать о своем расположении к нему и подбодрить его. Если, конечно, ему все еще есть до нее дело.
Конечно, есть, она это знала. Ведь им так хорошо было вместе.
Но адреса его она не знала. «Торговцу музыкальными инструментами в Вехьо». Этот адрес никуда не годился, потому что в городе могло быть несколько таких торговцев.
Наконец она оделась. Ей теперь нужно было незаметно проскользнуть мимо гостей и уйти в лес.
Это было для нее теперь самым важным.
Она вышла в гостиную.
Ей чуть не стало дурно. Там сидели гости и разговаривали с ее родителями. Тетя Винга, всегда такая элегантная, такая молодая и — ах! — такая красивая! Спиной к Туле сидел дядя Хейке, огромный, словно демон, с невероятно широкими плечами и густыми черными волосами.
Что они здесь делают? Ей не хотелось видеть их, у нее не было времени, чтобы говорить с ними.
А ведь она всегда считала их идеальной парой!
Тулу прошиб холодный пот.
Она лихорадочно повторяла про себя ритм и несколько нот мелодии, чтобы снова не забыть ее.
Она не знала, что Хейке и Винга прибыли накануне вечером, когда она уже спала. И никто не захотел будить ее.
Не знала она также о том разговоре, который состоялся между приезжими и ее родителями.
На вежливый вопрос о том, как дела у Тулы, гости получили лишь неясный, сбивчивый ответ. И в конце концов Хейке взял Гуниллу за руку и спросил:
— С Тулой творится что-то необычное, не так ли? Что-то беспокоящее вас…
Сначала Гунилла и Эрланд беспомощно переглянулись, потом она все рассказала и умоляюще произнесла:
— Ах, Хейке, ты ведь наш друг, ты оказал мне в свое время такую неоценимую помощь… Не мог бы ты помочь нашей маленькой дочери, как когда-то ты помог мне? Ты же знаешь, тогда мне не с кем было даже поговорить, но ты сам понял все. Туле тоже не к кому обратиться со своими проблемами, потому что мы — хотя мы и очень любим ее — не можем говорить с ней обо всем. Мы не понимаем, почему она так изменилась за последние полгода, мы знаем только, что ей нужна помощь! Иначе мы потеряем ее, мы чувствуем это. Не мог бы ты поговорить с ней? Узнать у нее, почему она, такая веселая и доверчивая девочка, стала вдруг другой? Мы просто не узнаем ее!
25 
