Но не успела она проехать и часть пути домой, как какой-то человек в черном капюшоне остановил ее коня, а остальные стащили ее вниз, завязали глаза, связали за спиной руки. И когда она стала сопротивляться, ей заткнули рот отвратительной тряпкой, ворсинки от которой застревали у нее в горле, так что она чуть не задохнулась.
От одного из этих людей страшно воняло: это была вонь немытого тела и грязной одежды. Виллему запомнила этот запах. Другой же — Боже сохрани от такого! — швырнул ее впереди себя на коня так, как швыряют свернутый ковер, и привязал так туго, что она не могла даже пошевелиться. И они поскакали в чащу леса так стремительно, что ветер свистел у нее в ушах.
Через некоторое время лес кончился, они спустились на равнину. Виллему не представляла себе, где они находятся. И тут они снова поскакали вверх по склону холма. Они скакали долго, потом снова спустились на равнину.
Лошади остановились, ее развязали, и дурно пахнущий человек взвалил ее себе на плечи. Если бы у нее была возможность разговаривать, она нашла бы подходящие слова, чтобы уговорить его помыться.
Они вошли в какой-то дом — она определила это по разнице температур и эху шагов. Прошли по длинному коридору, спустились по лестнице, открыли запертую дверь.
Виллему сбросили на земляной пол, покрепче связали руки, хлопнули дверью.
Пошевелив пальцами, она немного высвободила их — и сорвала с глаз повязку, вытащила изо рта кляп. Отплевываясь и фыркая, она принялась озираться по сторонам.
В помещении было темно, но вверху, на стене, было два маленьких окошка, закрытых решеткой, через которую все-таки проникал свет.
Больше она ничего не увидела.
Единственной ее мыслью было то, что она доставила огорчения отцу и матери. И на этот раз она действительно была не виновата. Хотя это было слабым утешением.
Или все-таки в этом была ее вина? Разве не чувствовала она угрызения совести? Разве не чувствовала себя виноватой в том, что однажды наделала глупостей, за которые теперь приходится расплачиваться? Разве все то, что она пережила в последнее время, все эти нападения и необъяснимые несчастные случаи, разве они не имеют отношения к прошлому?
Внезапно она замерла: она была не одна! Кто-то дышал в темноте, в том углу, куда не падал свет.
Ее первоначальный страх сменился беспокойным сознанием того, что если кто-то здесь есть, то его постигла та же участь, что и ее.
Глаза ее пока еще не привыкли к темноте.
— Здесь кто-нибудь есть? — дрожащим голосом спросила она.
— Боже мой, женщина… — прошептал в ответ голос. Кто-то приблизился к ней.
— Бедняжка, что Вы делаете здесь? — спросил голос. — Вы же такая молодая. Совсем девочка!
— Вы видите меня? — удивленно спросила она. Она не испугалась этого голоса, он был дружелюбным и цивилизованным.
— Почти так же ясно, как днем. Скоро и Вы так будете видеть. Как Вы сюда попали?
— Собственно говоря, я не знаю. Меня долгое время преследовал кто-то, желая мне зла. А сегодня они схватили меня.
— Ваша одежда и Ваша речь свидетельствуют о том, что Вы из хорошей семьи. Но это меня не удивляет: наши враги совершенно неразборчивы.
Ее голос был по-прежнему неуверенным и дрожащим.
— Не знаю, должны ли мы представиться друг другу… Ситуация несколько необычна.
Его ответ показался ей шутливым:
— Вы правы, подождем пока с формальностями.
— Почему Вы говорите так тихо, так таинственно?
— Так надо. У этих стен есть уши. И более того.
— Да, — ответила она, непроизвольно переходя на шепот. — За нами могут наблюдать.
— Уже наблюдают. Те, кому нравятся чужие страдания.
— Буду иметь в виду.
Она невольно содрогнулась, хотя и пыталась держаться спокойно и мужественно. Этот человек представлялся ей исключительно в положительном свете.
— Вы здесь… уже давно? — спросила она, страшась услышать ответ.
— Можно ли сосчитать время? — с горечью ответил он. — Зима и весна… да, уже пошел второй год…
— Совершенно один?
— Нет, теперь нас здесь трое. Но тот, другой, спит.
Он произнес это с оттенком облегчения.
— Один из Ваших друзей?
— Вовсе нет. Это сумасшедший, которого они посадили сюда, чтобы помучить меня. Безумец, опасный для окружающих.