Особенно,... 
66 
В комнате стоял крепкий запах коньяка. Раскрытая бутылка и стаканы красноречиво говорили, что шведы испытывали сильную жажду после своего возвращения из Версаля, может быть, из-за дороги, а может, из-за утренней прохлады и свежести. Турнемин открыл ставни и все окна, чтобы проветрить помещение, заткнул бутылку, предварительно отпив из нее добрый глоток, а затем, перешагнув целый архипелаг одежды, разбросанный по роскошному красному ковру, несильно потряс своего друга за плечо.
– Аксель! – позвал он. – Аксель, проснись, мне надо с тобой поговорить.
Но тот даже не пошевелился. Жиль потряс его сильнее. Результат был прежним. Тогда он решил использовать более решительную меру. Пройдя за большую ширму, отгораживавшую место для туалета, он взял великолепный фаянсовый кувшин и стал поливать тонкой струйкой лицо спящего.
На этот раз результат был достигнут.
Кашляя и отплевываясь, Ферсен поднялся, вскочил на ноги, покачиваясь во все стороны, словно ища, куда снова упасть, взглянул на Жиля. Недоумение сменилось гневом.
– Ты что, сумасшедший? Что это за манера будить людей? – выдавил он из себя хриплым ото сна и выпитого накануне голосом. – Это… это…
– Это дружеская манера. Мне надо с тобой поговорить, Аксель. Поговорить об очень серьезных делах, которые не могут ждать, для которых ты должен широко открыть глаза. А ты, я вижу, еще никак не можешь их открыть!
Отставив в сторону кувшин, шевалье вышел в коридор и позвал Никола Картона, который не осмелился помешать его стремительному проникновению к спящему Ферсену и теперь находился неподалеку. Он приказал ему приготовить крепкого кофе и завтрак поплотнее. После этого, тщательно закрыв за собой дверь, он наполнил водой целый таз.
– Пока будет готов кофе, окуни голову в воду, тебе будет лучше.
Ферсен в расстегнутой ночной рубашке, из-под которой были видны его худые ноги, почесывал рукой голову, как человек, находящийся не в самой лучшей своей форме.
– Который час? – спросил он наконец, направляясь к туалетному столику.
– Полдень. Тебе что, сегодня нечего делать? Я-то полагал, что у короля очень насыщенные дни.
– Это так, но праздник закончился очень поздно. Дорогой было совсем не жарко, и…
– И вам потребовалось поднять дух. Это вполне естественно. Но пора тебе прийти в себя полностью. У тебя сегодня вечером есть встречи?
– Встречи? Да, может быть! А с кем?
– С королевой!
Ферсен уже погрузил лицо в таз с водой, но после этих слов выпрямился с такой резкостью, что пролил полтаза на пол, но когда его полуиспуганный, полуразгневанный взгляд поймал непроницаемый взгляд Жиля, то он вмиг протрезвел.
– Я правильно тебя понял? Что ты осмелился сказать?
Турнемин схватил полотенце и бросил его Ферсену. Тот, не отрывая взгляда, ощупью нашел его.
– Ты очень хорошо и правильно понял, Аксель. Сегодня вечером у тебя свидание с королевой Франции. Не говори мне ничего, я тебе не поверю. Или тогда скажи, что граф Эстергази не приезжал сюда вчера и ничего тебе не передал.
Но я же знаю, что он приезжал.
Решившись выяснить все до конца. Жиль еще раньше разумным образом навел справки у хорошенькой горничной отеля Луизон, к тому же ценившей диковатую прелесть Понго.
Появление этой самой Луизон с кофе на подносе, за которой следовал слуга с другим подносом, уставленным блюдами с серебряными крышками, прервало на мгновение этот разговор. Ферсен воспользовался этим, чтобы быстро вытереться, сбросить мокрую рубашку, надеть штаны и шелковый халат с большими отворотами. Он появился из-за ширмы и гневно пролаял слугам:
– Поставьте все на стол и вон отсюда! Да, найдите моего слугу Свена. Скажите ему, чтобы он согрел воду. И пусть не входит, пока я сам его не позову.
Луизон и ее спутник исчезли. Швед проглотил подряд три чашки обжигающего кофе.
Сидя в кресле перед окном, из которого видны были обозы и слышались мерные крики продавца рыбы: «Живые карпы! Покупайте живых карпов!» – Жиль был занят тем, что внимательно рассматривал безупречно вычищенные сапоги на своих длинных ногах, ожидая, когда Ферсен закончит свой кофе и полностью придет в себя. Что один, что другой, казалось, вовсе не торопились.
Видно было, что по мере того, как Ферсен обретал форму, он все больше и больше мрачнел. Зная его цельный, горделивый, волевой и недоверчивый характер. Жиль начал думать, что будет не так-то легко высказать те соображения, какие он подготовил ранее.
66 
