Особенно,... 
109 
— Нет! — заорал Тонтон вне себя от ужаса. — Я не хочу…
Глаза его вылезли из орбит, а волосы встали дыбом. Жиль с презрением отвернулся, а Понго мастерским ударом свалил надсмотрщика на пол, и тот мгновенно затих, но Лаброш, пользуясь тем, что напарник отвлек на себя все внимание, вдруг бросился к двери, распахнул ее головой и, извиваясь в надежде освободиться от веревок, побежал через двор.
Жиль кинулся было за ним, но застыл на пороге и, осенив себя крестом, снова захлопнул дверь: в тот самый миг, когда надсмотрщик спрыгнул со ступеней веранды, из темноты леса вырвалась на свободное пространство черная вопящая орда с факелами.
Рабы устремились к дому, но, заметив посреди пустого двора человека со связанными руками, остановились. Внезапно наступила тишина…
Жиль видел сквозь щель в ставне, как факельщики обошли вокруг Лаброша, образовав нечто вроде арены. Между ними появились страшно худые мужчины с горящими не хуже просмоленных тряпок в руках их товарищей глазами, женщины — некоторые из них держали в руках куски сырого мяса и время от времени жадно впивались в них зубами. Видно, восставшие забили по дороге какого-то зверя, чтобы утолить голод. У многих мужчин были бутылки с тростниковой водкой, и они прихлебывали из них. Иные уже едва держались на ногах.
— Я и не думал, что на плантации так много рабов, — сказал Финнеган удрученно. — Их не сосчитать. Нет, нам не справиться…
Тишина стояла такая, что слышно было потрескивание факелов и срывающееся дыхание застывшего возле самой стены дома Лаброша, возле которого полукругом стояли негры.
— Что это с ними? — спросил Жиль. — Почему они не нападают?
— А куда торопиться? — отозвался Финнеган. — Нам из дома не выйти, и раз уж первая жертва сама бросилась им под ноги, почему бы не начать с нее? То, что я скажу, ужасно, но этот несчастный дал нам весьма ценную отсрочку. Если они не дадут ему умереть быстро…
— Вы считаете, что они будут…
— Казнить Лаброша? Конечно. И не вздумайте ускорить его смерть метким выстрелом. Это будет сигналом к атаке на нас.
— Но я не смогу спокойно смотреть на его мучения.
— Однако вам придется смириться… ради всех, кто находится тут вместе с вами. Сами подумайте: если мы доживем до рассвета, солдаты из форта еще смогут нам помочь. В этом краю ночь — опасная колдунья, но день всегда заставляет ее прятаться назад в свою нору. К тому же Лаброш — палач, причем один из самых кровавых. Если вас не мучает память о тех двух его жертвах, которых мы предали реке, просто закройте глаза и заткните уши.
Но Жиль понимал, что не смотреть не сможет — есть что-то завораживающее в ужасном зрелище, как, впрочем, и в самом страхе. Прислонившись спиной к стене дома, Лаброш даже не пытался взобраться назад по лестнице — он окаменел. Он глядел широко раскрытыми глазами, как к нему, словно из кошмарного сна, приближаются четверо чернокожих. И только когда они схватили его, он очнулся и закричал.
То, что произошло дальше, под стать ужасам, преследующим по ночам и самых крепких мужчин. Пока те четверо срывали с Лаброша одежду, еще несколько под руководством негра-великана в белой накидке, — кажется, это была довольно грязная простыня, — складывали дрова и вбивали по углам кострища четыре кола. К ним и привязали за руки и за ноги вопящего надсмотрщика, повалив его на поленницу. Из толпы вышла женщина с сосудом на голове и вылила его содержимое на Лаброша. Это, вероятно, было масло, потому что светло-коричневая кожа жертвы стала блестящей.
— Они хотеть он поджарить, — заключил Понго: он совершенно невозмутимо следил за приготовлениями, которые вызывали такой протест у его хозяина. — Масло не давать жаркое подгореть.
Жиль, задохнувшись, с изумлением уставился на индейца. Никуда не денешься — в его жилах текла кровь ирокеза. И Понго не видел в подобного рода развлечениях ничего противоестественного, раз речь шла о противнике.
— Как будто кулинарный рецепт даешь… — упрекнул Турнемин оруженосца.
— Это есть рецепт кухня… ритуальный кухня: если враг умирать достойно, его мясо кушать хорошо — укреплять храбрость воины. Но он — плохой кухня. Трус. Он кричать! — добавил индеец и с отвращением плюнул.
И действительно, несколько факельщиков подожгли дрова, пламя лизнуло покрытое маслом тело, и раздались нестерпимые вопли. Жиль не выдержал и отвернулся.
— Твоя не прятать лицо! — теперь сам упрекнул его Понго. — Только женщина иметь право прятать лицо. Твоя есть мужчина и переносить много горя. Твоя это терпеть.
109 
