— Николай Питиримович, — говорю я, — у нас опять прорвало на шестнадцатом пикете. Трубы попались бракованные, Николай Питиримович.
Он чмокает губами и качает головой.
— Николай Питиримович, — говорю я, — помогите.
— Чем? — коротко спрашивает Старцев. Он привык к таким просьбам.
— Спиртом, — брякаю я и поднимаю глаза прямо к его глазам.
Старцев всплескивает руками, удивляясь, как малый ребенок, и отводит глаза.
— Ай, ай, ай! — восклицает он. — Да откуда у меня спирт? У меня спирт для компрессоров. На донышке осталось. Пять всего литров.
— А если бы был, дали бы? — спрашиваю я и замираю в ожидании ответа.
— Конечно бы дал, хоть целый литр, — отвечает он, радуясь своей простой хитрости, но тут же жалеет о своих словах, потому что я говорю ему тихо:
— Позовите кладовщика.
— Зачем? — удивляется он притворно.
— Позовите, и он скажет вам, что спирта на складе есть тридцать литров.
Старцев зовет кладовщика. Тот входит и стоит, потупясь, но мне сейчас не жалко его, и мне не стыдно, хоть я и предал нашу дружбу.
— Николай Питиримович, — с отчаянием говорю я, — если вы не дадите мне обещанного, то я перебью у вас стекла.
Он начинает вдруг хохотать, но лицо у него серьезное.
— Выдай ему! И больше никогда, понятно? Даже если я просить буду. Понятно?
— Понятно, — хмуро бросает кладовщик и, не глядя на меня, выходит, а Валька осторожно будит меня, и мы едем дальше в сером ртутном дыму рассвета.
Нет, я не пойду к Старцеву. И просить не буду — все равно не даст.
Но все-таки у веселого финского домика конторы я говорю Вальке:
— Тормози…
Ловко, у самого крыльца, он тормозит, а я сижу, и выходить мне не хочется. Сижу себе — и все.
Валька смотрит на меня:
— Ты что?
Я молчу. Я решаю. А решать-то и нечего. Все и так ясно.
Мы еще сидим в кабине, а на крыльце вдруг появляется Маруська Климова — незаменимый на трассе человек, наша курьерша и нормировщица.
— Привет, Толик! — кричит она. — Зайди-ка. Тут тебя посылочка дожидается!
Маруська смеется — заливисто, от души, как будто увидела Олега Попова или Райкина, а не нас с Валькой.
Моя нерешительность уносится к серому осеннему небу вместе с остатками сна.
Я вываливаюсь из кабины и поднимаюсь на крыльцо.
— Старцев у себя? — спрашиваю по привычке.
— У себя, — отвечает Маруська. — Где ж ему быть? — и опять смеется заливисто.
Мы входим в контору.
Маруська протягивает мне посылку.
— Держи, — говорит она, довольная, словно сама получила посылку. — Уже четыре дня дожидается. Тебе что, детали к трубоукладчику прислали?.. Ох, и тяжеленная!
Я ставлю посылку на стол. Маруська протягивает конторские ножницы.
Я разрезаю шпагат, сдираю мешковину, на которой Вой- Вопс соседствует с названием моего родного города, и нам открывается картонная коробка с надписью на боках: «масло… брутто… нетто…»
Мы втроем — Валька, Маруська и я — смотрим на черную эту надпись.
Ко мне приходят опять обильные южные базары, и ноздри начинает щекотать тонкий запах полузабытой южной осени. Д блаженствую, на миг закрываю глаза, и миг этот торжествен, как посвящение в рыцари, как возвращение в родной город.
— Ну, что ж ты? — слышу я Маруськин голос.
— Яблочки сейчас есть будем… — нараспев тянет Валька.
А я не вернулся еще из своего родного города на Вой- Вопс, я почти машинально открываю крышку, и мне хочется закричать дурашливо, глядя на Вальку и Маруську, уставившихся на посылку: оттуда выглядывает лохматая спина — упругая, живая спина, покрытая длинной козлиной шерстью!
— Козел! — ахает Маруська.
— Вот тебе и яблочки… — озадаченно повторяет Валька и дотрагивается до спины, на которой лежит вдвое свернутый листок бумаги. — А может, шубу прислали? — добавляет он рассудительно.
И только я один уже знаю: никакой в ящике не зверь и никакая не шуба, а самый настоящий кавказский бурдюк.
Я разворачиваю листок: «Дружище, дорогой, твой день рождения — наш день рождения…»
Ох, трасса! Забыть свой день рождения! Ну и дела!
— Давай стакан, мажари сейчас пить будем, — говорю я Маруське торжественно, потому что вино требует торжественности. Без нее вино — разве вино?
Я наливаю стакан пенного душистого молодого вина, и мы по очереди пьем. Пьем сразу за все: за трассу, за нефть на сорок пятом пикете, за Николая Питиримовича, за ребят, которым приходится туго; пьем за дорогу — потому что нам пора возвращаться…