588 
– Кабы дома остался, оборонил бы, а так едва сам не помер!
– Кабы я дома остался, Моровна из своего логова не вылезла бы! Я-то втайне на нее и думал, не знал только, зачем ей жены мои сдались, решил ловушку устроить – с заклятьем Финист и один бы управился, солнце по его части, нашли бы ведьму в любом случае. Я уж давно проведал, что стены терема ушами обзавелись, да не знал чьими. Не след было Марье Моровне на слова воеводины полагаться; сказал Ворон при нем, что мы логово ее сыскать надумали, а не ее саму, она и поверила. Нет бы спрятаться – решила: коль из дома обжитого уйду, они меня и не сыщут. А за оберег ты на меня зря серчала, – не вычерпал я его, а переделал, над твоими словами о скрытом вороге призадумавшись, как ты за ворота вышла, он меня и оповестил. Хоть и стращал я челядь перед уходом, Марья Моровна в терем ни за что бы не пошла, он от нее и без оберега заговорен накрепко. А иного злодея воевода бы через порог не пустил – оберег тем паче не надобен.
* * *
…Больше всех воевода убивался. Как узнал он, кто жен Кощеевых за ворота сманивал и жизни лишал, так колени у него и подкосились, на пол рухнул, за голову схватившись – все разом вспомнил.
– Ох и натворил я бед великих! Да как же мне теперь по земле ходить, людям в глаза смотреть?! Вот тебе, Кощей, мой меч, заруби меня, распроклятого!
Взял Кощей меч и за спину спрятал, потому как видит – друг его в таком состоянии, что не отбери – сам себя порешит.
– Полно тебе, Черномор, убиваться, не твоя в том вина, забудь, как сон дурной! Черт с ними, с женами, зато теперь у меня Василисушка моя есть…
Заулыбались мы друг другу, а воевода свое гнет:
– Не утешай, меня, Кощей, кругом я виноват: и в саду Марьи Моровны тебя ослушался, и Василису на верную погибель из терема вывел, и ты из-за меня едва жизни не лишился, кому я теперь нужен – прежней веры мне все равно не будет… Лучше запри меня в темнице на веки вечные и самое имя мое забудь…
Пришлось Кощею напомнить, что темниц к терему не прилагается, разве что погреба.
Тут стряпуха забеспокоилась:
– Не пускай его, Костюша, в погреба, ить там же на притолоках колбасы да окорока копченые поразвешаны, к зиме припасены, – все как есть изгрызет, окаянный!
Нам смех, а воевода все не унимается – надумал в скит уйти: бороды не брить, ногтей не стричь, корой дубовой питаться, рубище носить. Плеть колдовскую у Кощея отнять попытался – мол, для бичевания ежеутреннего во искупление деяний злодейских.
Сжалился Кощей, придумал, чем воеводу безутешного занять.
– Иди, – говорит, – склей мне Пашку во искупление. А я водицы живой да мертвой у Бабы Яги попрошу; только бы не проговориться для чего, а то не даст, карга злопамятная!
Три недели воевода камни собирал да клеил, составил-таки коня за вычетом хвоста и гривы – видать, волос конский песком мелким рассыпался. Пашка потом цельный месяц на конюшне сидел безвылазно, от кобылиц знакомых таился, воеводу бракоделом обзывал, пока заново не оброс…
* * *
– Воевода твой, – говорю, – такое же горе луковое, как и ты сам! И пошто я с вами связалась, непутевыми…
Надоело Кощею со мной спорить, подхватил нежданно на руки, да так по лестнице и сомчал под смех веселый.
* * *
Не погуляли мы толком на пиру нашем свадебном, зато уж этот удался на славу! Послетались-посбегались чародеи, посъезжались царевичи-королевичи заморские – хоть и отказала я им в свое время, против угощения дармового не устояли, ни один делами да нездоровьем не отговорился. Батюшка опять-таки послов чужеземных приволок – пущай знают, каков у царя Лукоморского зять, заодно и на пропитании ихнем казна сэкономит. Прибыли сестрицы все до единой, кто с мужьями, кто с подружками. Марфуше замужество впрок пошло – еще больше раздобрела, разрумянилась, все на Муромца покрикивает: подай то, подай это, вина не пей, руками не ешь, пальцы жирные о соседа не вытирай. А уж друзей-знакомых да родственников дальних, впервые виданных, набежало – не счесть, пришлось столы из терема выносить, в чистом поле ставить.
Последней Баба Яга заявилась, сперва все ворчала да хмурилась, помелом на чародеев замахивалась, коня да ноги избяные припоминала, а как Кощей ее на почетное место усадил, в первую очередь медом обнес – подобрела, «сахарным» обозвала, клубок какой-то самокатный подарила. Кощей на радостях ее в обе щеки расцеловать сподобился – давно, видать, точил зуб на сию диковину.
588 
