136 
А ведь рано. Небо на востоке посветлело, но оно становится прозрачным задолго до рассвета. Еще час или два до появления солнца.
Звезды яркие.
Луна низкая, крупная, в черных пятнах, словно подпалинах. Запах дыма, который будет держаться еще долго. И Брокк трет лицо, пока снег не превращается в воду.
Риг не уходит.
— Что?
— Ничего, — он ставит лампу на снег, и свет окрашивает его в желтые тона. — Просто…
Просто не бывает.
— Инголф собирается уходить за Перевал. На Побережье много работы и…
…и у него нет причин марать руки.
Это хочет сказать Риг?
— А твой брат?
Тяжелая голова. И кислый привкус во рту Брокк затирает снегом. Черпает и жует, глотая уже воду. Желудок отзывается резью, урчанием и слабыми спазмами. Того и гляди, снова вывернет.
— Ригер… — Риг крутит пуговицу. А он ведь тоже мерзнет, выскочил, накинув тулуп поверх нижнего белья. И овечья шерсть топорщится, индевеет на ветру, Риг же, словно не замечая неудобства, крутит обтянутую серой материей пуговицу. — Его подозреваете? Он тоже здесь был. Вчера.
— Ты не сказал.
— Сложно винить своего брата в чем-то.
Эти двое никогда не были близки, порой Брокку начинало казаться, что за вежливостью, с которой они обращаются друг к другу, скрыта отнюдь не родственная любовь.
Что ж, родственная ненависть тоже имеет право на жизнь.
— И вы правы, — Риг подал руку, помогая подняться. — Мы… не слишком-то близки. Почему-то считается, что, если брат, то я должен его любить. Или он меня. У вас есть родственники?
— Сестра.
Которую Брокк почти не знает.
Девчонка с длинным носом и зелеными глазами.
Пышное бальное платье. Парча и кисея. Розы из ткани. Взрослая прическа и атласные башмачки. Веер, слишком большой для нее, и Эйо то и дело раскрывает его, любуется рисунком на ткани.
Сжимает крохотный ридикюль, поглаживает бальную книжку, которой суждено остаться пустой.
Восторг.
И растерянность: никто не спешит знакомиться с ней. А бальная книжка остается пустой… и Эйо, спрятавшись в тени колонны, с плохо скрытой завистью смотрит на тех, кому повезло больше.
— Леди, вы подарите мне вальс? — Брокку невыносимо горько видеть ее такой.
— Конечно!
Она так долго училась танцевать. И подбородок задирает гордо. В ее глазах он — самый лучший.
Этот восторг завораживает.
Затем письмо… и оборванная нить первой любви, которая, казалось, непременно закончится свадьбой. У родителей Гирхольд нет причин отказать.
Не было.
Глухая обида, на мать, на альва, что так некстати встретился на пути, на деда, не сумевшего помешать побегу. И на эту девчонку, которая сама по себе — доказательство нечистой крови.
Злость.
И раздражение, потому что Эйо по-прежнему смотрит на него с восторгом.
Не ссора, но… потерянное время, о котором Брокк жалел. Их отъезд и ее появление в зале для тренировок. Пара слов и… почему он позволил ей уйти?
Сколько раз Брокк спрашивал себя об этом.
Надо было остановить. Задержать.
Сделать хоть что-то. А он проводил ее к экипажу, еще не понимая, как надолго отпускает. Потом был взрыв и собственные его обиды, которых стало слишком много. Постаревший дед.
Война. Имя на родовом гобелене, которое не гаснет, даруя надежду, что однажды… и случайная встреча. Уже не девочка, женщина в чем-то чужая, но все же безмерно дорогая.
— Вы любите свою сестру, — сказал Риг.
— Да.
И ту, прежнюю девочку, которой не стало.
И новую, строгую с едва заметными морщинками в уголках глаз. С настороженным взглядом, из которого хочется стереть страх. С огрубевшими руками — мозоли не скоро сойдут. С ночными кошмарами, к счастью редкими.
Оден сумеет защитить и от них.
— Вы были близки?
— Не знаю.
Скорее нет.
Не успели. Слишком мало времени было у них вдвоем. Впрочем… в силах Брокка все изменить. И пусть у Эйо есть собственный дом, но двери его не заперты для брата.
Она рада ему.
— Мы с Ригером с рождения отличались. Его любили больше, — в голосе помощника прозвучала плохо скрытая обида. — Он был милым улыбчивым ребенком…
…который вырос в улыбчивую сволочь.
— А я был замкнутым. Нелюдимым. Мастер, может, стоит продолжить беседу в другом месте? Не знаю, как вы, а я замерз.
136 
