113 
Плешка развернул свиток.
— Читай-читай. Думай. Смотри. Лучше с нами быть, чем с этими…
Нет, конечно, Шрам сказал это просто так, без двойного умысла, иначе бы не золотом — сталью рассчитались за услугу. И Плешка вернулся к свитку, озаглавленному «Слово о правах и свободах человека».
…Люди рождаются свободными и равными в правах…
Это не походило на все то, что он печатал прежде.
…Народ является источником любой власти. И никто не вправе требовать себе власти над самим народом…
— Нравится? — поинтересовался Шрам.
Нет. Слишком опасно, потому как этим словам легко поверить, но Плешка опасался и думать о том, к чему приведет подобная вера.
…Закон есть выражение воли народа, и каждый имеет право участвовать в его создании. Закон един для всех, и все люди, вне зависимости от сословия или достатка, равны перед ним.
— Сколько времени тебе понадобится?
— Много. Двадцать тысяч — это… Надо шрифты чинить и… оттиски тоже… машины вот… они могут целый день, но надо… — Плешка понял, что ему не уйти от ответа. Сказал первое, что в голову пришло: — Месяц…
— Ну… месяц нас вполне устроит. — Шрам поднял руки. — Работай, мастер. И будет тебе счастье.
Рожденные равными, люди занимают посты и публичные должности сообразно собственным добродетелям и способностям. Всякий же, кто выступает против воли народа, является его врагом. И только уничтожив врага, народ обретет истинную свободу…
Тем же вечером Плешка выйдет из полузаброшеного рыбацкого домика, где человек случайный, не знающий о глубоких подвалах, не найдет ничего, помимо паутины и крыс. Он направится в столь же неприметный бордель и передаст копию свитка мальчишке вместе с запиской.
Ответ придет под утро: Плешке надлежит продолжить работу.
Синие плащи будут готовы принять и груз и тех, кто за ним явится.
Вот только опоздают.
Тому, кто говорил о свободе, хватит и половины от заказа.
Аль-Хайрам ушел, сказав напоследок:
— Смотри, ревностью и ее и себя обжечь недолго.
— Я не…
Ложь. И Аль-Хайрам отвечает смехом. Ашшарцы вообще готовы смеяться по любому поводу, и раньше эта их привычка казалась Урфину забавной, как и многие другие.
Встреча с самого начала была ошибкой. С первого взгляда, который Аль-Хайрам на девочку бросил. Оценивающего. Внимательного. Такого, который отметил и волосы, убранные под сетку, и тонкую шею с голубоватой нитью вены. Крохотное приоткрытое ушко и нежный изгиб плеча. Тень под ключицей. И мягкий абрис груди. Ткань платья показалась вдруг вызывающе тонкой. А еще вырез… неосторожное движение, и платье опустится чуть ниже, приоткрывая белое плечико.
Аль-Хайрам не отказывал себе в удовольствии смотреть.
И говорил, говорил… Урфин знал, чем эти рассказы заканчиваются, но девочку свою он отдавать не намерен. Именно так. Его. И отдавать не намерен.
Эта мысль, разделенная надвое, но цельная своей сутью, успокоила.
И Аль-Хайрам, несмотря на веселье, все понял верно.
— Я… — после ухода гостя Тисса поникла, — все сделала не так, да?
— Ты все сделала так.
Она больше не сжимается в комок от прикосновения. И позволяет себя обнять, выдыхая с явным облегчением. Ей было страшно оступиться, нарушить очередное нерушимое правило, которые пришлось нарушать, потому что ашшарские правила местным не соответствуют.
Тоже следовало бы подумать.
— Дедушка говорил, что ашшарцы очень обидчивые. И мстительные.
— Это для чужаков.
Аль-Хайрам давно уже среди тех немногих людей, которых Урфин готов считать почти своими. Но не настолько своими, чтобы повторять нынешний не самый удачный опыт.
— Есть люди, с которыми мне приходится вести дела.
Она не стала возражать против возвращения к столу. И послушно опустилась на подушки.
— И когда я принимаю их согласно обычаям их страны, то проявляю уважение. Это ценят. Ложись. Боишься?
— Нет.
— Ты можешь уйти. Если хочешь.
И наверное, для обоих будет лучше, если она уйдет. Вот только упрямства в ней ничуть не меньше, чем любопытства.
— Нет, — отвечает Тисса. — Чем я вас накормила?
Взгляд внимательный, изучающий. И читается в нем, что Урфин сам виноват, что в принципе верно.
— Перцем. Трех сортов.
113 
