— Ань, я такая трусиха… Я им еще ничего не сказала. Ни про квартиру, ни про Тагира.
— Насть, я тебя просто не узнаю.
— Понимаешь, все так быстро случилось… Я сама еще не верю, все как во сне. А что скажут мама с папой просто страшно представить.
Настя аккуратно и методично сворачивала по третьему кругу одни и те же джинсы. Анечка покосилась на подругу, отняла у нее штаны и заставила сесть на диван.
— Настька, послушай. Может, тебе не стоит так стремительно погружаться во все это? Ты слишком добрая и слишком ответственная. Ты слишком близко к сердцу все принимаешь и о себе совсем не думаешь. Слишком любишь обо всех заботиться. А кто позаботится о тебе?
Помолчали.
— Ты точно уверена, что хочешь связать с ним свою жизнь, сколько бы ему ни осталось? Что это не просто жалость и материнский инстинкт? И не просто какая-то глупая жертвенность?
— Ань, ты такая… не знаю, как сказать… приземленная, что ли. А как же любовь? Я его люблю. Теперь я понимаю, что никогда и никого не любила.
«И наверное, не полюблю», — закончила уже про себя Настя.
— Любовь… — вздохнула подружка. — Легко и просто любить Толстячка. Полюбить незнакомца, узнать, что он умирает, на такое я не способна. Просто не смогла бы. Страшно.
— Мне тоже страшно, — прошептала Стася, уткнулась лицом в штанину опять развернутых джинсов и разрыдалась.
Анечка посмотрел на подружку, шмыгнула пару раз носом и принялась поливать слезами другую штанину многострадальных ливайсов.
В таком виде их и обнаружил вернувшийся с работы Юрий.
— Девчонки, что это с вами? — несмело поинтересовался Толстячок.
— Она от нас уезжает, — всхлипнула Аня.
— К родителям? — спросил Юрий. — Зачем, Настя? Живи здесь, ты нас не стесняешь, а Анечке в радость.
— Нет, к своему Тагиру, — опять зарыдала Анечка.
— В больницу?
Настя вытерла слезы рукавом и постаралась не шмыгать носом. Как это ни странно, поплакав, она совсем успокоилась и поняла, что сможет выдержать все, что ей выпадет. Просто потому, что для нее Тагир и то, что происходит между ними, — единственное, что имеет значение.
— Нет, к нему домой.
— Он живет один?
— Нет, с сыном и матерью.
— Да уж. Ты хорошо подумала?
— Лучше некуда. Его, может быть, завтра отпустят из больницы.
— А если нет? Ты окажешься одна в чужом доме с чужим ребенком и чужой женщиной.
— Я окажусь в егодоме. Он меня пригласил — я не могла отказаться. К тому же там часто бывает Веня, а уж с ним у меня идеальные отношения. Да и мать Алекса показалась мне очень приятной женщиной.
— Хорошо, как знаешь, но можешь в любое время к нам вернуться, — улыбнулся Толстячок. — И так, к слову, вам, девушки, надо умыться.
— Негодяй, — фыркнула Анечка и запустила в мужа джинсами.
Утром Настя позавтракала с хозяевами, погрузила вещи в машину и поехала к родителям. Поднимаясь в лифте, Стася постаралась успокоиться, но палец все равно предательски дрожал, когда она нажимала на кнопку звонка.
— Дочь? — удивился отец, открыв дверь. — В субботу, в такую рань?
— Пап, ну не такая уж я и засоня, — хихикнула Настя.
— Проходи, мы как раз чаевничаем, докладывай, с чем пожаловала.
Стася разделась и прошла на кухню, где Алиса Владимировна уже ставила на стол дополнительный прибор. Стася села за стол и оглядела знакомую с детства и до мельчайших деталей кухню. Мирное семейное утро, даже страшно начинать разговор. Но придется.
— Мама, папа… — сказала Настя и замолчала.
— Дочь, есть такое чувство, что ты что-то хочешь сообщить, но боишься, — поддержал ее отец.
— Папа… Да, ты прав. — Настя вздохнула и кинулась в омут головой. — Во-первых, я развелась с Ваней.
— Уже? — удивилась мама.
— Да, Юрий помог. Во-вторых, я оставила ему квартиру в обмен на быстрый развод.
— Дочь! — возмутился отец. — Вот это зря.
— Иначе он не давал мне развода, а делить с ним ложки и пилить стулья я не намерена.
— Вот негодяй! А казался таким приличным, — посетовала Алиса Владимировна.
— Ладно, это опустим. Но квартиру уже не вернуть.
Повисла тишина, даже слышно было, как позвякивает ложечка, Павел Александрович размешивал сахар в чае.