194 
— Уверена.
Я ведь только сейчас поняла, что его бросили. Отец умер. А мать ушла, предпочла новую семью. Дед… дед был ворчливым и упрямым, наверняка требовательным. И Брокку вряд ли приходилось легко.
Он мог бы возненавидеть меня.
А вместо этого полюбил.
Он искал там, за Перевалом. И когда нашел, прятал в доме, хотя думал, что разведка идет по пятам. Или не думал о разведке вовсе.
Он сохранил ту мою детскую комнату. И создал новую, такую, которая понравилась бы мне, с большими окнами и подоконниками, на которых хватило места гиацинтам.
Он сделал для меня дракона.
— Но пойдет ли против воли короля? — Мать-жрица протягивает туману руки, позволяя целовать длинные мертвые пальцы.
— Не пойдет. Я не позволю.
Долги рода надо отдавать.
— Это очень благородно, маленькая Эйо… но надолго ли хватит твоего благородства? Одно дело — принять решение, и совсем другое — исполнять его… изо дня в день… ты готова?
Ей-то какое дело?
Еще надеется отговорить меня? Не выйдет. Иду. Сквозь туман, который становится вязким, плотным. Сквозь шепот, который стоит в ушах, заглушая голос пса.
Он все-таки приближается… идет навстречу.
— У меня есть Оден.
— Неужели…
Туман съедает обрывки ткани. И я, споткнувшись в сотый, наверное, раз, снимаю туфли, бросаю их туману, как кость собаке… той самой собаке, которая воет, умоляя вернуться.
— Сколько раз он ранил тебя? Его обещания — чего они стоят, Эйо?
Вереск ранит.
Здесь нет боли, но я чувствую, как стальные стебли режут ноги. И туман норовит зализать эти раны. Он мягок и нежен. Стоит ли бежать?
Бегу.
— Снова и снова… — Туман говорит со мной голосом Матери-жрицы. — Ты отдала ему все.
Это был мой выбор. А теперь я хочу вернуться.
Мы столько всего не успели… Не важно, что ждет впереди, но я хочу жить.
Вой перешел в скулеж.
И где-то рядом, совсем рядом… ближе, чем был еще мгновение тому назад.
Эта собака бестолковая следом идет и не отступит.
— Ты больше не нужна там.
Нужна. Иначе меня бы отпустили.
— Остановись, глупая девочка! Разве тебе мало было боли?
Боль?
Я буду помнить о ней, но… не только о ней.
Еще о солнце, которое пробивается сквозь полог листвы. И о запахе хвои. О весне с ее первыми дождями. О грозах и молниях.
О родниках.
О настоящем, живом вереске, запах которого дурманит. Пчелах… жаворонке, гадюке, и что там еще было? О травинке, щекочущей нос. О светлых, почти бесцветных глазах, которые научились видеть.
Обо всем, что было, и еще о том, что могло бы быть.
А боль… не такая высокая цена.
Я бегу по колючему вереску, по камням и туману, боясь одного: не успеть.
Остаться?
Нет. Я не могу бросить своего пса. Он не заслужил такого. И когда туман вдруг рвется, я падаю… падать больно, особенно спиной. И вдох сделать получается не сразу. Воздух горячий, жаркий, но я дышу. Снова. Дышу и любуюсь чудовищным зверем, что склонился надо мной. Погладила бы, если б смогла руку поднять.
Холодный нос упирается в щеку.
— Оден…
Хрипит. Сипит. Голос сорвал, бестолочь этакая… и смотрит так, что я все-таки реву… не надо слезы слизывать.
Они от счастья.
Глава 41
КОРОЛЕВСКИЕ ВЕСЫ
Вернуться просто.
Остаться — куда сложнее.
Я спала. И снова спала… и все время, кажется, спала, просыпаясь лишь для того, чтобы поесть. И всякий раз рядом был Оден. Иногда — Брокк, но и тогда Оден держался поблизости. Он выходил за дверь, но дверь оставалась приоткрытой, и я чувствовала болезненное нервное внимание.
— Он просто за тебя боится, — сказал мой брат на ухо и добавил: — Скоро мы уедем.
Куда? И зачем?
— Домой. Остальное он сам тебе скажет. — Брат больше не носил перчатку, не то перестал стыдиться своего нечаянного уродства, не то просто забывал. — Его уже дважды приглашали к королю. Третьего отказа тот не примет.
Какого отказа?
Брокк отводит взгляд. Он знает ответ, но тот ему не по вкусу.
— Вы теперь не равны.
Мы никогда не были равны, но… на моей руке, лежащей поверх одеяла, бессильной, больше нет стального браслета. Стоит ли искать иную причину его исчезновения помимо очевидной?
— Вы поговорите, — Брокк касается запястья, будто пытаясь утешить, — а потом ты примешь решение.
194 
