34 
– Уже очень поздно. – После этих слов она подошла к одному из кресел и-, сев на краешек, положила книгу на ближайший столик и сплела руки на коленях.
Он неторопливо вновь наполнил свой бокал.
– Расскажите мне, что значит жить в России.
Она невольно напряглась.
– Право, я…
– Вы уже признались, что приехали оттуда. – Люк уселся, не выпуская бокала из руки, и вытянул к огню длинные ноги. – Вы наверняка сумеете рассказать мне что-нибудь, не раскрывая своих драгоценных секретов. Опишите мне жизнь в России.
Она нерешительно посмотрела на него, словно подозревая, что он хочет ее как-то подловить.
– В России вы почувствуете себя очень маленьким, потому что просторы ее бесконечны. Солнце там не такое яркое, как здесь, в Англии… Поэтому все кажется слегка выцветшим. Сейчас в Санкт-Петербурге начинаются белые ночи… Ночи становятся все короче и короче, и наконец солнце не садится круглые сутки. Но только небо не белое, а розовато-сиреневое. С полуночи до утра. Это необыкновенно красиво – черные силуэты зданий на фоне бледного неба.
Главы церквей округлы. Вот так. – Ее тонкие руки очертили в воздухе форму купола-луковицы. – В церквах нет статуй.
Не положено. Вместо них у нас иконы…, религиозные картины. Образы Христа, апостолов. Девы Марии, святых. Их лица узкие и длинные…, и печальные. У них очень одухотворенный вид. В английских церквах у святых вид очень гордый.
Люк не мог не признать ее правоту, вспомнив с усмешкой, что статуи и барельефы в его собственной часовне также выглядят несколько самодовольно.
– А еще в русских церквах нет скамей, – продолжала она. – У нас считают, что стоять более уважительно по отношению к Творцу. Даже если служба длится часами. Для русских очень важно проявить смирение. Простые люди скромны и трудолюбивы. Если зима длится дольше обычного, они затягивают пояса, собираются у очага, шутят, рассказывают сказки и истории, чтобы отвлечься от пустых желудков. Русская церковь учит, что Бог всегда с нами и все, плохое и хорошее, случается с нами по Его воле.
Люк был заворожен переменой в выражении ее лица.
Впервые она утратила свою скованность в его присутствии.
Голос ее звучал мягко, глаза светились в полумраке, еще больше походя на кошачьи. Она продолжала говорить, но он не слушал. Он размышлял о том, как было бы хорошо распустить ее шелковистые черные волосы и обвить вокруг запястья, чтобы удержать ее на месте, пока он станет ее целовать.
Она такая легкая, что он не почувствует ее веса, когда посадит на колени. Но все же, несмотря на всю свою хрупкость, она обладала железной волей и бесстрашием, которыми он не мог не восхищаться. Даже Мэри не осмеливалась перечить ему, когда он гневался.
– Когда дела идут совсем плохо, – продолжала она рассказывать, – русские говорят, что все перемелется, то есть все пройдет. Мой отец любил так говорить… – Она резко вдохнула и замолчала.
По выражению ее глаз Люк понял, что упоминание об отце для нее тема слишком болезненная, и тихо попросил:
– Расскажите мне о нем.
Глаза ее блестели от слез.
– Он умер несколько лет назад. Он был добрым и честным человеком, такому люди доверяют быть третейским судьей в спорах. Он умел понять разные точки зрения. После его смерти все изменилось. – Горькая и милая улыбка тронула ее губы. – Иногда мне отчаянно хочется поговорить с ним. Я не могу поверить, что больше никогда его не увижу. Поэтому мне еще больнее находиться вдали от дома: все, что у меня связано с ним, – там, в России.
Люк с беспокойством наблюдал за ней. Какое-то чувство рвалось из самой глубины его души, кипело, скрытое внешним спокойствием. Оно было слишком опасно, чтобы его анализировать. После смерти Мэри он сосредоточился лишь на том, чтобы выжить. Конечно, при этом некоторые потребности приходилось удовлетворять. Однако желание никогда не грозило разрушить крепость, вернее, склеп его одиночества. Так было до сих пор. Ему следовало отослать эту гувернантку прочь, навсегда, до того как дело зайдет далеко. Спор насчет беременной служанки был прекрасным предлогом для того, чтобы ее уволить, и провались эти Эшборны ко всем чертям! Но почему-то он не смог сделать это.
Он с трудом выдавил из пересохшего горла:
– Вы собираетесь когда-нибудь вернуться?
– Я… – Она посмотрела на него такими несчастными и потерянными глазами, что у него перехватило дыхание, и прошептала:
34 
