139 
– Смотри, смотри!
Брухва рядом. Еще немного, и он возьмет меня за руку, возвращая в реальный мир.
Смотри, Аану, хорошенько смотри. Загляни под маску лица, которая способна обмануть людей.
Кто под нею?
Существо, столь отвратительное, что я цепенею. Белая кожа? Полупрозрачная, мутная, словно старая слюда. Синие глаза? Темные омуты-провалы под тонкой пленкой век. Волосы-паутина рассыпались по плечам, и шевелятся они вовсе не от прикосновений ветра, но сами по себе. Каждый волосок – живая нить. И нити эти протянулись к Янгару.
Опутали.
Проросли сквозь смуглую кожу.
– Она…
Я не успеваю задать вопрос, поскольку брухва хватает меня за руку, дергает и вытаскивает с завороженной дороги.
– Что она такое? – Я, просунув руки меж прутьев, хватаю посох брухвы. – Скажи, что она такое?
– Сумеречница.
Подумав, он добавляет:
– Молодая еще. Глупая, как ты. Не вошла в полную силу.
Посох выскользнул из моих пальцев.
– Погоди. – Я знала, что не смогу его удержать. – Почему ты мне помогаешь?
– Помогаю? Хийси тоже глупая. Не тебе. Не ей. Себе. Сумеречница все съест. Ничего никому не оставит. – Брухва скривился. – Сумеречницу убить надо.
Убить?
То, что было моей сестрой, уже не являлось человеком. Вот только я не умею убивать.
Он помнил, кем был.
Был?
Когда?
Раньше. Уже давно.
Забирался на вершину старого дуба, где ветви были тонкими и прогибались под его тяжестью. Страшновато было, потому как земля казалась далекой, но соколиное гнездо манило с неудержимой силой. Вдруг да птенцы есть?
Есть, конечно, недаром соколы кружат над поместьем, высматривают добычу.
– Янгири, ты опять забрался! – Мамин голос доносится снизу. А сама она выглядит такой маленькой, смешной. Платок сполз на плечи, и в маминых волосах блестят камушки. – Янгири, ты же можешь упасть, пораниться!
Что с того? На нижних ветках не интересно. И вообще, разве он, Янгири, не наследник? Отец говорит, что он должен быть храбрым. Сильным. Пример всем подавать.
И он, цепляясь за ветки, нарочно выбирая такие, какие потоньше, скользит вниз. Мама охает и ахает. Обнимает. Целует, не обращая внимания на его недовольство.
Он взрослый уже!
Мамины руки такие горячие.
Холодно как. Почти постоянно холодно, и холод этот с ума сводит.
– Очнись, – говорит кто-то и, вцепившись в плечо, трясет. Янгар спит и прекрасно сознает, что находится во сне. И человека на самом деле нет, но… он есть.
Знакомый. У него круглое лицо и голова налысо обрита. Сам он чудовищно толст, и старая хламида не скрывает необъятного тела.
– Ну же, малыш, ты можешь.
Что?
– Ты должен бежать.
Янгар почти вспомнил, как зовут этого человека. Но та, что стоит за его спиной, коснулась шеи. У нее ледяные пальцы, и прикосновения их неприятны. Но Янгару нравится смотреть в ее глаза, темно-синие, глубокие, как омут.
Эти глаза проникают в сны.
– Видишь, теперь он мой, – говорит та, что прячется за его спиной. – И останется моим.
Ее смех острый, как осколки стекла, синие и желтые в горсти.
Янгар высыпает их на пол и пытается собрать. Что?
На желтый ковер ступать нельзя, потому как ковер стоит дорого, куда дороже, чем Янгу. И хозяин разозлится, если раб испортит столь ценную вещь, ведь ноги Янгу грязны.
Хозяин сидит у окна и, устремив мечтательный взор на решетку, щекочет губы тонкой кистью. Он задумчив и сосредоточен. На коленях его лежит доска с драгоценной инкрустацией, и тонкий лист папируса ждет прикосновения кисти. Но нужные слова не идут на ум. И хозяин хмурится.
А Янгу ждет.
Он – глупый раб, который должен отнести еще не написанное послание.
Время…
Рядом с Янгу столик, отделанный пластинами из слоновой кости. А на столике – клепсидра. Падают капли воды, отсчитывают минуты.
Клепсидра стоит на самом краю.
И Янгу переступает с ноги на ногу. Осторожно. Медленно. Стараясь не привлекать к себе внимания. Хозяин вздыхает. А Янгу оказывается чуть ближе к столику.
Еще ближе.
И еще.
Когда хозяин, все же решившись, касается волоском кисти чернильной глади, Янгар добирается до столика. Он касается клепсидры острым локтем, словно невзначай, и та качается.
– Что ты там делаешь? – Хозяин вдруг поворачивается к Янгу.
139 
