Зачем было рассказывать о дяде Малкольме, его дочери с мужем, если они практически... 
470 
— Подозреваю, что с трудом… — Гарри сжал виски. — Еле помню прошлую ночь после того, как… — неожиданно он побледнел. — После того, как…
Она смотрела, как на его лице отражается этот всплеск памяти — потрясение… ужас…
— О Боже… Боже… — еле шевеля онемевшими губами пробормотал он. — Вчера вечером… Что ты должна была про меня подумать… Я не знаю, что в меня вселилось…
— Что-то около кварты водки, судя по всему.
— Кажется, это был джин, — рассеянно поправил он и уставился на нее полным раскаяния взглядом. — Гермиона, я был…
— …в стрип-клубе. Я знаю.
Гарри едва не свалился с кровати:
— Знаешь? Откуда?
— От тебя, — она ткнула его пальцем. — Ты говорил во сне.
— Ох, — Гарри покраснел. Ей это всегда нравилось, он становился ужасно милым и забавным, вот и сейчас — его уши покраснели, он прикусил губу. — Я… ммм…
— А кто такая Анжелика?
— Анжелика?… — Гарри неуклюже замялся. — Она… ну, это… она барменша…
— Барменша? Топлесс?
— Д-да… Но у нее целая грива волос…
— Да ну? — голос Гермионы источал презрение. — А что, — Снейп действительно играет там на кларнете?
— Гермиона, — Гарри в отчаянии отпихнул подушку. — Ну — я не знаю, не знаю, как меня занесло в эту Порочную Ласку! Давай с тобой помиримся… хочешь — я куплю вам с Джинни по Ведьмополитену с большим настенным календарем…
— О, я слышала, что Чарли был парнем месяца в феврале, — заинтригованно произнесла Гермиона.
— …только прости меня!..
Гермиона раздосадованно вздохнула:
— Ой, Гарри, да ради Бога! Меня это совершенно не волнует. Ну, напился ты и был в этой, как ее… Порочной ласке, — какое дурацкое название, — мне все равно. Я прекрасно понимаю, что вина за все это лежит на Драко. Хотя нет, я не виню его: он просто пытался тебе взбодрить, и если бы это у него вышло — клянусь небесами — я бы первая поблагодарила его. Я так волновалась…
— Я не только в этом виноват… — он встал, взял ее за руки и потянул вверх, она поднялась с кровати и подняла к нему голову. Она еще помнила те времена, когда была выше его. — То, что произошло в общей гостиной… Мне так стыдно… Я был свиньей. Прости меня.
Гермиона заколебалась. Вдруг она почувствовала, что его хватка на ее запястьях стала крепче, она подняла глаза, пытаясь найти в его лице причину — в его глазах нарастала паника. Он чего—то боялся, что она не простит его? Почему? Потому что он знает, что скрывает от меня что-то очень важное… а если я это знаю, то я должна сердиться. Здорово сердиться.
— Конечно же, я тебя прощаю, — словно со стороны услышала она свой отчужденно — холодный голос. — Существует очень немного вещей, которые я не смогу тебе простить — ты их знаешь.
Испуг ушел из его глаз, но ярким солнечным пятном под закрытыми веками остался отпечаток волнения и беспокойства. Эта вечная тень в его глазах — Гермионе казалось, что её невозможно выгнать оттуда, как невозможно выгнать темноту из чулана для метел.
— И что теперь…
— Я не знаю, что тебя не дает покоя, Гарри. Но это так. Думаешь, я буду молчать?
Она осторожно вывернулась из его рук, взяла его ладони и перевернула их: все ребро правой ладони было разбито в ужасающий синяк, ладони испещрены запекшимися отпечатками полумесяцев ногтей.
— Ты себя буквально рвешь и терзаешь из-за чего-то, Гарри. И если ты не скажешь мне, в чем дело, то выроешь между нами пропасть. И если однажды я не смогу через нее перебраться — то вина за это ляжет только на тебя.
Она подняла глаза к его лицу, и на мгновение ей показалось, что пелена спала и перед ней снова тот Гарри, которого она всегда знала, — смущенный, смятенный, ранимый, отчаянно влюбленный… Но его глаза сразу же скользнули в сторону:
— Дай мне немного времени…
Она вздохнула. Боже, как она устала — она едва сомкнула глаза этой ночью…
— Делай, что нужно, Гарри…
— Я люблю тебя… — произнес он с упрямой надеждой.
Она потянулась к нему и тихонько поцеловала, почувствовав эти колючие прикосновения его небритых щек и подбородка. Он обнял ее, притянул к себе и ткнулся лицом ей в волосы… Но даже сейчас, когда они стояли так близко — близко, что, наверное, ближе было уже невозможно, Гермиона чувствовала разделяющую их преграду и знала, что она никуда не денется.
470 
