Справа красовался верстак, а рядом с ним – красный шкафчик для инструментов со множеством ящиков и ящичков. На стене над верстаком стройными рядами висели молотки, молоточки, пилы, пилки, ножовки и масса иных предметов странного вида и непонятного назначения. Я внимательно их разглядывала, пытаясь решить, знает ли сам хозяин, что делать с этим богатством. Игрушки мужчин. Занятно.
– У меня тоже есть молоток, – гордо заявила я.
– Не сомневаюсь.
Ненавижу снисходительный тон. Уайатт сказал это так, что сразу становилось ясно: мой молоток и в подметки не годится даже самому скромному из его молоточков.
– Он розовый.
В этот самый момент Бладсуорт вылезал из машины. Услышав о розовом молотке, он замер на полпути – одна нога снаружи, а вторая внутри.
– Но такого просто не должно быть! Это извращение!
– О, ради Бога! Еще никто не принимал закона о том, что инструменты непременно должны быть безобразными.
– Инструменты вовсе не безобразны. Они функциональны. А потому должны выглядеть именно так. По-деловому. Они не имеют права быть розовыми.
Разгневанный лейтенант полиции наконец-то покинул машину, захлопнул дверцу и, обойдя вокруг, решительным шагом приблизился ко мне.
Я открыла свою дверцу и постаралась говорить громче, чтобы оппонент хорошо слышал каждое слово.
– По-моему, твое отвращение к инструменту не только функциональному, но и привлекательному – это... м-м-м... – Дальше пришлось смотреть на Уайатта поверх его руки, которой он крепко зажал мне рот.
– Расслабься. О молотках поспорим немного позже, когда ты не будешь выглядеть так, словно сию минуту упадешь в обморок.
Не убирая руки и вопросительно подняв брови, Уайатт ждал моего согласия.
Мне ничего не оставалось делать, как кивнуть. Он тут же убрал руку, отстегнул ремень и бережно вынес меня из машины. Последовательность действий оказалась не слишком продуманной: сначала следовало бы отпереть дверь в дом, а уже потом брать меня на руки. Однако Уайатт прекрасно справился с задачей, причем без моей помощи. Да я и не могла помочь: правая рука оказалась прижатой к его груди, а от левой не было никакого толку. Завтра, возможно, она и начнет немного повиноваться, но сегодня... По собственному горькому опыту я знала, что сразу после травмы мышцы категорически отказываются действовать.
Уайатт вошел в дом, локтем включил свет, затем прошел в кухню и посадил меня на стул.
– Ни в коем случае не пытайся встать. Сейчас я принесу вещи, а потом сам доставлю тебя туда, куда прикажешь.
С этими словами моя добросовестная сиделка снова направилась в гараж, а я задумалась, не сообщил ли доктор Уайатту о моем состоянии чего-то такого, о чем не сказал мне самой. Неужели так уж необходимо носить меня на руках? Конечно, в машине я совсем расклеилась, но это только потому, что потревожила больную руку. А сейчас самочувствие можно было считать почти нормальным, если бы не слабость и не боль в руке. Слабость пройдет завтра. Так бывало всегда после донорской процедуры. Она и сейчас не очень сильная – так, всего лишь легкое недомогание. Чем же тогда объяснить приказ не вставать ни под каким предлогом?
И вдруг меня осенило: телефон!
Я оглянулась и увидела на стене обычный стационарный телефон с длинным проводом, способным дотянуться в любой конец кухни. О Господи! Что мешает поставить новый, беспроводной? Было бы куда симпатичнее.
Когда появился нагруженный сумками Уайатт, я уже набрала номер и ждала, когда снимут трубку. В ответ на мою победную улыбку, означавшую «Не проведешь», он лишь молча закатил глаза.
– Папуля, – произнесла я, когда отец наконец ответил. Папулей я называю его только в тех случаях, когда предстоит серьезный разговор о деле. Это у нас что-то вроде пароля. – Что ты сказал Уайатту? Он считает, будто знает секрет правильного обращения с таким чудовищем, как я. Как ты только мог? – К концу тирады я уже почти кричала.
Отец рассмеялся.
– Не волнуйся, матышка, все в порядке, я не говорил ничего такого, о чем тебе стоило бы беспокоиться. Просто сообщил кое-какую необходимую информацию.
– А именно?
– Уайатт сам тебе скажет.
– Если бы... он упрям как осел.
– Обязательно скажет. Обещаю.
– А если не скажет, ты его побьешь?
Это была старая папина шутка. Он любил повторять, что задаст любому, кто обидит кого-нибудь из его дочек. Поэтому я и не рассказала отцу о поцелуе Джейсона и Дженни – решила, что это тот самый случай, когда не стоило испытывать его самообладание и заставлять почтенного отца семейства драться врукопашную с недостойным сопляком.