87 
– Все так, Владетель, – кошачий хвост метнулся влево, вычерчивая дугу на сугробе. – Жизней осталось не так и много. Скоро и мой срок выйдет.
– И что тогда?
– Ничего. Мне ли смерти бояться? – она перевернулась на спину и принялась ловить снежинки, как если бы была обыкновенной дворовой кошкой. – Я столько раз умирала, что… привыкла, наверное. Не думай обо мне, Владетель.
– Почему Владетель? – Алекс спрашивал кошку, но смотрел на Джека. Извиняется? Слов от него не дождешься, но взгляд – лучше, чем угрюмое молчание. – Почему ты называешь его Владетелем? Не Владыкой или там Властителем, а…
– Потому что Владыка – властвует. Владетель – владеет.
– А это не одно и то же?
– Конечно, не одно. Можно владеть вещью, но не властвовать над ней. А бывает и так, что вещь, которой человек владеет, начинает властвовать уже над ним.
– Неужели? – этот баран упертый в жизни не признает, что какая-то кошка – пусть даже говорящая – умнее его. А выходит, что и Джека умнее. Хотя Джека данное обстоятельство ничуть не парит.
Ему другое любопытно. Хотя и это любопытство сугубо по случаю.
– Ужели, – ответила Снот, щурясь. – Это и в вашем мире случается. А в Ниффльхейме так и вовсе, куда ни глянь, кто-то кем-то владеет, а кто-то над кем-то властвует. Редко, чтобы и то, и другое сразу.
– Значит, я родился здесь? – спросил Джек, решившись.
– Все живое родилось здесь.
– Нет. Другое. Ты говоришь… ну не ты, другие тоже, что я сяду на трон. А если так, то я право имею? Ну на трон то есть. И на место это тоже.
И еще на небо, полное сухой снежной трухи. И на серое море. И на побережье, сложенное из каменных плит. На сокровища Вёлунда-кузнеца. На деревья и кости, память Оленьих палат, и вообще на все, что только существует или же существовало в Ниффльхейме.
– Если это мое наследство, значит, мои родители… короли?
– Только если тебе хочется так думать, – ответила Кошка, и Джек сразу понял, что она не шутит и не лжет. – Я не знаю, кто твоя мать, детеныш. Но отец твой – ниддинг из ниддингов, метящий в асы. И счастье будет миру, когда найдется герой, который его остановит. Когда-нибудь, может, и найдется. А Ниффльхейм – не наследство, скорее уж судьба. Не думай о ней, человеческий детеныш, если не желаешь для себя мучений. Прими, как есть.
– И что тогда?
– Ну… возможно, у тебя выйдет остаться живым. В какой-то мере.
Глава 8. Облики мары.
– Тролль… тролль… тролль… – голоса перекатывали слово, будто мяч. И белые деревья качались в удивлении, тянули гибкие ветви, но тотчас убирали, почуяв того, кто шел за Брунмиги. И вновь неслось по мертвому лесу:
– Драугр… драугр…
Он же, перелинявший, вытянувшийся, ступал медленно. Синие ступни давили прах и проваливались, драугр увязал по щиколотку, но не спешил высвобождаться. На лице его блуждала безумная улыбка.
– Тварь! – возмутился лес, а драугр упал на живот и пополз, зарываясь лицом в пепел. Он хватал его губами, жевал, давился, но не выплевывал.
Перекатившись на спину, драугр застыл и лежал так долго, как если бы сдох. Поднялся он рывком, но лишь затем, чтобы вновь упасть, подняв тучу лилового праха.
Подвывая, драугр принялся валяться в тлене, как собака в падали. Он черпал прах горстями, втирая его в кожу, и кожа темнела. Булатные узоры расползались по ней. Он дышал и ел, ловил губами, веками, растирал языком, окрашивая желтые зубы лиловым.
Брунмиги боролся с тошнотой.
– Смотри, смотри, – шептали деревья, единодушные, как никогда прежде. – Кого ты ведешь?
Неправы были: не Брунмиги вел драугра, но драугр тащил Брунмиги по следу. И след этот вывел к быку. Каменным изваянием стоял тот на тропе. Ноги ушли в болото по самые колени, и от них выше поползла по граниту лиловая плесень. Кружевом оплела она шкуру, проросла на загривке мягким пухом, распустила тонкие стебли мертвянника меж гигантских рогов.
Цветы повернулись к Брунмиги, расправляя невзрачные, как крылья ночных мотыльков, лепестки. Сладкий запах поплыл по лесу, и драугр замер.
Зажмурился.
Вытянулся в струну и медленно, нерешительно, точно опасаясь спугнуть цветы и оседланного ими зверя, двинулся к быку. Ноздри драугра раздувались, с губ, с кожи, с волос потоками слетал прах.
Ладони накрыли бычьи глаза. Желтые когти оставили глубокие борозды на морде, и пальцы – синие черви – поползли, выше и выше, по носу, ко лбу, к цветам. И встретились с другими пальцами, льдисто-прозрачными.
87 
