61 
– А батюшка Иоанн? Его долго уговаривал?
– Гришка Малахов, поп? Не. Этот сразу согласился, – Сапрыкин закурил папиросу. – С сестрой его старшей наверняка пришлось бы повозиться, упрямая была баба. Но, слава богу, вовремя отошла. Царство ей небесное. А Гришке здесь дом на фиг не нужен. Слишком далеко ездить, да и ни к чему. Он уж лет пятнадцать, как в Питере в храме служит. На берегу Финского залива живет, в Стрельне. Там-то покрасивше, всяко.
– Кому как, – философски заметил Витек. – Сколько ты ему заплатил?
– Не я. Московские. Пятьсот тысяч рублей, – назвал сумму староста. – Самый лучший участок в деревне. А что? Почему вы спрашиваете? Что-то не так?
– А ты, можно подумать, не знаешь?! – снова влез в допрос Годзила, рывком подлетев к Сапрыкину, схватил его за грудки огромной лапищей и рванул, так что затрещала ткань. – Что молчишь, гнида?!
– Лейтенант, отпусти его. И сядь, – повысил голос Витек. – Я сам разберусь.
Годзила нехотя разжал пальцы и вернулся на место, продолжая испепелять фермера уничтожающим взглядом.
– Неужели не в курсе, а, Кузьмич? – уточнил Витек. – Подумай хорошенько, пока я добрый. И пока даю тебе шанс самому во всем признаться.
– Да Христом Богом клянусь, не знаю я ничего! – взмолился староста. – Ни сном ни духом!
– Ни сном, говоришь? Тогда слушай, – холодный тон Витька не предвещал фермеру ничего хорошего. – Замочили батюшку Иоанна, – нарочно сгустив краски, зловеще произнес он, не подозревая, что именно эти слова окажутся для Сапрыкина роковыми. – Аккурат в день продажи дома. Когда он домой с деньгами возвращался. Остановили машину неподалеку от Питера, вроде бы как милиция. В форме. Дали по голове. И – все. Пи денег, ни новенькой «шевроле-нивы», ни человека. И сделать это мог только тот, кто точно знал, когда, на какой машине и с каким грузом будет возвращаться в Санкт-Петербург из Новгорода продавший дом за пол-лимона рублей священник. Как думаешь, Сапрыкин, много людей было в курсе вашей сделки? А?! Чего молчишь, ур-род?!
– Я… я никому не говорил, – дрожащим голосом ответил староста. – Ни одной душе! Христом Богом…
– А тебе и не надо было говорить, – брезгливо усмехнулся Витек. – Твой сыночек с дружком Лешей, мусора будущие, в это время находились в доме и сами все слышали. Вот и решили сыграть на опережение. Благо форма милицейская есть, маршрут известен. Священник – клиент законопослушный, на требование представителя правоохранительных органов обязательно остановится. Делов-то – дать кирпичом по голове и забрать деньги. Так? Так, я спрашиваю?! На чем они приезжали? На машине?
– Да, – уронил лицо в ладони Сапрыкин. – На Лешкиной развалюхе, «копейке». Ему старший брат подарил, на убой.
– И уехали в Питер гораздо раньше, чем отец Иоанн? Пока вы у нотариуса купчую оформляли.
– Да… Часа на три раньше.
– Что и требовалось доказать, – кивнул Витек. Повернулся к Годзиле: – Усекаешь, лейтенант? Все сходится.
– Брать надо щенков, – хмуро буркнул Годзила. – Ехать в Питер и брать. Прямо сейчас.
– Одно только меня смущает, – помолчав, сказал Витек, очень естественно играющий роль чекиста. – Священник знал и твоего сына, Сапрыкин, и его дружка. И наверняка очень бы удивился, вновь увидев одного из них на трассе, в форме, тормозящими его машину. Что получается? А получается, что эти двое взяли в подельники третьего и выставили его на дороге. А сами затаились рядом.
– Не губите, братцы! – взмолился резко встрепенувшийся фермер, до которого, видимо, только сейчас окончательно дошло, что ждет его сына за убийство и грабеж. – Не как людям служивым, а просто как мужикам говорю! Я на все согласен! Я верну! И деньги, и дом! И вас не обижу! Только не сажайте маво Сашку в тюрьму! Христом Богом…
– Не трожь Бога, ирод, – проскрипел зубами Годзила. – Еще раз ляпнешь – пеняй на себя, черт немытый.
– Прошу, не губите, – продолжал молить староста, с надеждой глядя в глаза Витька. – Я все отдам. Все, что есть. Умоляю.
– И сколько же ты готов замаксать? – скептически наморщил лоб Годзила. – Чтобы мы змееныша твоего на свободе оставили и блудняк замяли.
– У меня есть пятьдесят семь тысяч. Долларов, – в глазах фермера сверкнула надежда. – Доля моя. Они здесь. Дома! Только мальчика не губите, братцы. Один он у нас с матерью. Двенадцать лет ничего не получалось, мы с женой уже и надеяться перестали, и вдруг, на пятом десятке, забрюхатила. Валентина, если узнает – не переживет.
61 
