121 
Первая же хаттская крепость, обнесенная земляным валом и деревянным частоколом, которую встретили на своем пути римляне, оказалась брошенной своими защитниками. Перед взором захватчиков простирались крутые склоны Тавнских гор, поросших соснами, кругом царила жуткая первобытная тишина, солнце играло редкими бликами, с трудом проникая сквозь чащу деревьев. Римляне методично разрушили эту крепость, как и следующие, встретившиеся им на пути; сначала они сожгли ворота, затем засыпали колодцы и полностью разрушили частоколы на земляных валах. Все эти усилия по разрушению укреплений противника вызвали похвалы в стане военных советников Домициана, но в Риме критика в адрес Императора только усилилась. Там начали говорить о том, что Император доказывал свою верность скорее покровительнице Минерве, богине разума и военной теории, но не Марсу, истинному богу войны, военной доблести и слепой безрассудной отваги.
Именно в этот момент своего правления Домициан явственно ощутил двойственность собственного положения: его авторитет в это время действительно возрос, но Император чувствовал горький привкус нынешнего успеха, потому что своим искушенным разумом прекрасно понимал, что этот успех продлится очень недолго.
Глава 22
В то время как Домициан совершал жертвоприношение, далеко на севере к Деревне Вепря стягивались хаттские силы. На большом пространстве между местом, где совершался погребальный обряд с сожжением трупа на ритуальном костре, и усадьбой Ателинды расположились шатры из звериных шкур, которые разбили здесь прибывшие воины. Их было около восьмидесяти тысяч. Те, что расположились на возвышенностях, могли видеть далеко на юге клубы густого дыма, подымающегося столбами к небу и свидетельствующего о продвижении легионов в глубь хаттских земель и их беспощадности к местным жителям, — римляне сжигали все селения на своем пути и безжалостно убивали женщин, детей, стариков, резали скот Хатты знали о мощи римской армии, и поэтому в лагере царило подавленное настроение. Пока Домициан довольно равнодушно, как бы выполняя некую скучную формальность, приносил в жертву козу, хатты вели за собой в священные рощи своих лучших домашних животных — те, кто был богатым, вели волов и породистых лошадей, а люди победнее своих лучших овец и жирных откормленных куриц — дрожащими руками, сдерживая слезы, они приносили их в жертву богу Водану. И в то время как римляне, словно ушлые торговцы, заключали торговую сделку, выгодную для себя, со своими богами, хатты возносили Водану мольбы и горький плач, словно отчаявшийся обиженный несправедливостью слишком жестокого наказания ребенок — своему отцу. И в то время как выдающиеся римские стратеги, вооруженные книжной мудростью и расчетами, предсказывали свою победу с точностью до одного дня, хаттские священные жрицы, толкующие надвигающиеся события по шуму листвы и порывам ветра, слышали в шелесте священных вязов дыхание приблизившейся смерти.
Когда на землю опустились сумерки, повсюду запылали костры, на которых приготовлялась вечерняя трапеза. В этот момент воины, расположившиеся на склоне холма, вдруг разразились взволнованными криками, которым начали вторить местные собаки. Наконец и все остальные услышали приближающийся топот копыт.
С запада показался отряд всадников. Когда они уже мчались во весь опор, лавируя по петляющему проходу между шатрами, толпа узнала Витгерна, скачущего во главе отряда с высоко поднятым факелом в руке. И наконец воины заметили в середине отряда женщину в развевающемся сером плаще, с распущенными волосами, трепещущими на ветру, многие тут же вскочили на ноги и закричали ликующее приветствие, испытывая в душе огромное облегчение и радость:
— Дочь Ясеня! Веди нас в бой!
— Бальдемар жив! Мы будем отомщены!
Многие оставили уже всякую надежду на спасение, полагая, что отряд, посланный за Аурианой, попал во вражескую засаду. Когда тридцать всадников подскакали к каменному алтарю, вокруг которого собрались Священные Жрицы, и земля вокруг которого была влажной и красной от крови бесчисленных жертвенных животных, конь Аурианы поскользнулся в кровавой слякоти, и она неловко упала ему на шею, чувствуя досаду на себя и на зрителей. Но тут же она выпрямилась и, остановив серого в яблоках жеребца, спрыгнула на землю. По глазам встречавших ее воинов Ауриана поняла, что они видят в ней не хрупкое человеческое существо, а юную богиню Судьбы, воплотившуюся в образе девы. Она невольно обратилась мыслями к Децию, ей так не хватало сейчас его острого холодного, проникающего прямо в суть вещей взгляда.
121 
