115 
Постепенно Ауриана убедилась, что за это время ею усвоены немалые знания и опыт, и что эти навыки еще не проявились в полной мере. Возможно, именно издевки и насмешки Деция способствовали ее былой неуверенности в себе, внушали ей сомнение в своих силах. Она сравнивала теперь свои усилия с первыми неловкими шагами маленького жеребенка — жеребенка, который однажды превратится в прекрасного скакуна, мчащегося во весь опор по долинам и преодолевающего в мощном прыжке все препятствия. Так почему же Деций был так нетерпелив с ней — с маленьким жеребенком, имеющим задатки прекрасного скакуна?
Однако ее досада всегда была непродолжительной. Любознательность и животная радость, которые она испытывала во время поединка не оставляли ей времени досадовать и злиться.
— Деций, — крикнула она, парируя его удар, — а ты когда-нибудь видел своего Великого Царя?
Ауриане показалось, что на лице Деция отразилось легкое замешательство.
— Императора Нерона? — неохотно отозвался он. — Да, видел, один раз. Стоп! Никуда негодный выпад! Вот так это делается, смотри. И не делай такие большие шаги. Следи за рукой, ты раскрываешься… Я ездил в Рим на ярмарку.
— Да? — затаила дыхание Ауриана. — И как он выглядел? Что он делал?
— Он был на сцене…
— Сцене?
— Ну, это место, где разыгрываются разные истории людьми, которые изображают других людей.
— Ну и что дальше? Почему ты замолчал? Что это была за история, и что делал ваш царь?
Деций замедлил свои движения и, наконец, остановился, тяжело дыша. В его лице больше не было смущения. Теперь Ауриана кожей чувствовала, какой гнев и досаду испытывает Деций на своего царя. Это поразило ее.
— В одной пьесе он играл роль… играл роль женщины — это был один из наших мифов… он представлял женщину, мучающуюся родовыми схватками…
Потрясенная Ауриана уставилась на него долгим взглядом.
— И ты смеешь еще после этого утверждать, что мой народ со странностями?!
— Ты не понимаешь. У него это — не странность, это — порочность. А теперь, если ты еще не устала…
— Я совсем не устала.
Сам Деций очень устал, и потому ее выносливость произвела на него впечатление. Но он и виду и не подал. Ее запас бодрости был неисчерпаем; Ауриану не останавливали ни синяки, ни растяжения связок, ни его едкие насмешки. И Деций временами спрашивал себя: игра ли это его воображения, или девушка действительно делает поразительные успехи?
— А теперь отработаем тот прием, который я тебе показывал последний раз. Когда начинаешь атаку, совершенно расслабься, действуй легко, как бы играючи…
На этот раз, когда они сошлись в поединке, Деций, наконец, удостоверился в ее возросшем мастерстве. Нет, это не была игра его воображения. Деций был поражен, как человек, который только вчера видел дерево в бутонах, а сегодня обнаружил его в полном цвету.
— Достаточно. Если ты не устала, то я просто с ног валюсь.
— Деций, — несмело начала Ауриана, — я… я ведь не такая плохая ученица, как ты постоянно говоришь. Сознайся!
— Тебе вовсе не следует знать, как я на самом деле оцениваю твои успехи, — сказал он раздраженно. — Похвалы ни к чему хорошему не приводят, особенно в юности, они только плодят лентяев.
— Однако ты мог бы, по крайней мере, хотя бы один раз сказать, что тот или иной прием я выполнила хорошо!
— Но я вижу еще столько огрехов, тебе надо работать и работать! Похвала только собьет тебя с толку.
Ауриана швырнула свой деревянный меч на землю.
— Ты сведешь меня с ума! Но когда ты, наконец, надумаешь совершить побег, я отплачу тебе за все сполна! Я пущу людей отца по твоему следу и вдоволь посмеюсь, когда они бросят тебя в самое топкое болото!
— Неблагодарная девчонка! — сказал он, широко ухмыляясь. И, как всегда, его ухмылка сразу же обезоружила ее. Она даже закрыла глаза, чтобы не видеть лица Деция, но каким-то невероятным образом его ухмылка стояла перед ее мысленным взором, и она не могла отделаться от этого наваждения.
— Только не говори никому, что это я учил тебя драться, — продолжал Деций, — и я умру с миром, не стыдясь за прожитую жизнь.
— Теперь я вижу, кто ты. Ты — дикобраз.
— Это неново. Так говорили все женщины, с которыми я спал.
— Замолчи и слушай! Твои насмешки — это колючая шерсть дикобраза. С их помощью ты держишь людей на расстоянии, не подпуская к себе. Вот и все. Кроме того, ты — прирожденный учитель. Тебе нравится меня учить, потому что нравится, как я стараюсь; то, как я стараюсь, льстит тебе. Но если бы я сама была учителем по натуре, ты бы просто не знал, как справиться со мной, и тотчас бы покинул меня.
115 
