50 
– Почему бы мне не оказаться на месте Хаммарстена? – обижался Минти. – Последние десять лет я ходил за Крогом как привязанный. – Он подошел к двери, обшарил карманы халата, сигарет не обнаружил, зато вытащил свалявшуюся пыль, какая обычно собирается под кроватью, и клочок бумаги. Записку он прочитал вслух: «Не забыть: канарейка, пирог, варенье из крыжовника».
– У вас есть канарейка? – спросила Лу.
– Выходит, этой бумажке пять лет, – подсчитал Минти. – Птичка очень много пела и умерла. Но при чем варенье из крыжовника? Я никогда его не любил. – Он смял бумажку, чтобы выбросить, но передумал и сунул ее обратно в карман. – Если бы десять лет назад я заполучил такие деньги… – Или я, – подхватил Энтони. – Я бы сразу запатентовал зимний зонтик с рукогрейкой. Не было капитала! А дело было верное. – Ради бога, говорите о сегодняшнем дне, – запротестовала Лу. – Что вы все время говорите о прошлом? Какие странные. Разве у вас нет будущего? – Откровенно говоря – нет, – сказал Минти. – Если бы у нас было будущее, мы бы тут не сидели.
– А что такое? Чем плох Стокгольм?
– Это не Лондон, – сказал Энтони.
– Вот именно: не Лондон.
– Здесь в тысячу раз лучше, чем в Ковентри, – сказала Лу. – Милое дитя, – начал Минти, шаря пальцем в мыльнице. Те о чем-то пошептались за его спиной, Энтони заскрипел кроватью. – А мне нравятся такие мужчины, – повысила голос Лу. – Раз это его деньги. Минти обернулся и уставил на нее влажные горящие глаза.
– Это не его деньги. Он их взял в долг, он самый обыкновенный должник. Мы так не можем, потому что нам не доверяют. Если бы нам доверяли, мы бы сами были Крогами. Он такой же человек, как мы все. Никаких особенных преимуществ у него нет. Однако нам приходится жить в обрез, нам не доверяют в банке, мы считаем каждую сигарету, ютимся в дешевых углах, экономим на прачке, крохоборствуем. Вам этого не понять, дорогая, – раздраженно кончил он, – вы слишком молоды. – Он не любил девушек и не собирался скрывать это; пошлые создания; несчастные люди, у кого есть сестры, в храме весь вид поганят своими шляпками. – Ничего подобного, – ответила Лу. Она беспокойно задвигалась, встала с кровати, прошлась по комнате, пальцем проверяя пыль на стульях, подоконнике, на занавесках.
– Почему у меня нет работы? – пытал ее Минти. – Почему вот он зависит от своей сестры? Все из-за Крога. Покупайте «Крог»! Дешевле, рентабельнее, почти монопольное положение, издержки падают, дивиденды девять процентов. Крог прибрал к рукам все деньги, а работает у него вдвое меньше народу, чем в годы самой злой безработицы. По его милости у нас не протолкнуться на бирже труда. Поставьте обратно (это Лу взяла стакан), не трожьте моего паука, пожалуйста.
– Вы просто завидуете ему, – сказала Лу, – потому что сами не умеете делать деньги.
– Попомните мои слова: он сорвется. Раз уж он стал брать краткосрочные займы…
– Да нет, он не аферист, – вступился Энтони. – Лу права. Просто он умнее нас с вами.
Минти икнул. – Это вы меня разволновали, – сказал он. – Живот. После того дренажа. – Опять икнул.
– Попейте воду с другого края стакана, – посоветовала Лу. – Не трожьте, не трожьте моего паука, – задерживая дыхание, прошептал Минти. Сосчитал вслух до двадцати. – Я неважный хозяин, – сказал он. – Я не привык… если бы еще чашка была цела… вы застали меня врасплох… еще эта новость о Хаммарстене. – Его глаза не отрываясь следили за Лу, мстительно подмечая все промашки в ее внешности. – Но прекрасно, что вы зашли. – В глазах же с опаленными ресницами ясно читалось осуждение дурной косметике, дешевенькому платью с претензией на моду, бойкой шляпке. Жизнь с кем только не сталкивает! Но опускаться до их уровня нельзя. – Мне нужно идти, – сказала Лу.
– Я провожу, – встрепенулся Энтони. – Мне нужно с вами поговорить.
Поищем место, где можно присесть. Скансен. Это далеко отсюда? – Не беспокойтесь, не беспокойтесь, – сказал Минти, – располагайтесь как дома. – Он судорожно корчился в приступе икоты. – Как у себя в отеле. Оставайтесь и разговаривайте. Вам не помешают. К Минти никто не ходит.
– Вы опередили мою просьбу, – сказал Энтони. Снисходительно рассмеявшись, Минти похлопал обоих по плечу, входя в роль Пандара:
– А я-то думал, что вам захотелось проведать Минти. Обманщик Фаррант, обманщик. Бутерброды, значит, были взяткой и мое сгущенное молоко вам понравилось только из вежливости. – Но его балагурство смутило их еще сильнее: он уступал, но не очень уступчиво. Вот вам судьба трюмной койки: терпи, кто ни ляжет, и носи на себе запах машинного масла и нищеты. – Я должен идти, – сказал Минти, – нужно дать хронику в газету. Устраивайтесь как дома. – Путаясь в рукавах, он стал надевать пальто; рука проскочила в прореху на подкладке, и, распялившись им на обозрение, он стоял, словно треснувший надвое черный пенек. Он был такой одинокий, такой оторванный, что те двое снова потянулись друг к другу, потому что даже взаимный стыд, даже ссора сердечнее и теплее, чем такое сиротство. Обращаясь к одному Энтони, он сказал:
50 
