– Как вы находите, миссис Кэсл, здешний климат после Южной Африки?
– Вы хотите сказать – погоду?
– Да, погоду.
– Здесь меньше крайностей, – сказала Сара. – А вы иной раз не чувствуете, что вам недостает Африки? Я приехал сюда через Мадрид и Афины, так что я уже несколько недель не был дома, и знаете, чего мне тут недостает больше всего? Отвалов возле Йоханнесбурга. Их цвета на закате солнца. А вам чего недостает?
Вот уж никак Кэсл не подозревал, что у Мюллера есть эстетическое чувство. Появилось ли оно вместе с продвижением по службе, сопровождавшимся расширением интересов, или же это приспособление к данному случаю и к данной стране, такое же, как и его любезность?
– У меня другие воспоминания, чем у вас, – сказала Сара. – И моя Африка – другая.
– Да ну что вы, мы же оба африканцы. Кстати, я привез с собой несколько сувениров для моих здешних друзей. Хоть я и не знал, что вы будете в их числе, я привез вам шаль. Вы же знаете, какие великолепные ткачи в Лесото – «королевские ткачи». Вы примете шаль от вашего старого врага?
– Конечно. Это очень любезно с вашей стороны.
– А как вы думаете, леди Харгривз примет сумку из страусовых перьев?
– Я ее не знаю. Спросите у моего мужа.
«Едва ли это будет в ее вкусе – она ведь привыкла к крокодиловым», – подумал Кэсл, а вслух сказал:
– Безусловно… от вас…
– У меня, видите ли, так сказать, семейный интерес к страусам, – пояснил Мюллер. – Мой дед был, как теперь принято говорить, одним из страусиных миллионеров – война четырнадцатого года разорила его. У него был большой дом в Капской провинции. Когда-то по был роскошный дом, а сейчас – одни развалины. Страусовые перья так и не вошли снова в моду в Европе, и отец обанкротился. Но мои братья все еще держат несколько страусов.
Кэсл вспомнил, что однажды был в таком большом доме, сохраненном в качестве музея, где жил управляющий остатками страусиной фермы. Управляющему было немного стыдно показывать роскошный, построенный в дурном вкусе дом. Наибольшей достопримечательностью была ванная комната – посетителей водили туда всегда в последнюю очередь: там стояла белая ванна величиной с огромную двуспальную кровать, с золотыми кранами, а стену украшала скверная копия фрески какого-то итальянского примитивиста – нимбы на ней были выложены настоящим золотом, которое уже начало осыпаться.
По окончании ужина Сара оставила их вдвоем, и Мюллер согласился выпить рюмочку портвейна. Бутылка – подарок Дэвиса – стояла нетронутой с Рождества.
– Серьезно говоря, – сказал Мюллер, – я бы хотел, чтобы вы все же сообщили мне некоторые детали того, как ваша жена попала в Свазиленд. Можете не упоминать имена. Я знаю, что у вас были друзья-коммунисты, – сейчас-то я понимаю, это было частью вашей деятельности. Они считали вас человеком сентиментальным, попутчиком, – точно так же, как и мы. К примеру, таким, должно быть, считал вас Карсон… бедняга Карсон.
– Почему бедняга Карсон?
– Слишком далеко зашел. Поддерживал контакты с партизанами. По-своему это был хороший малый и очень хороший адвокат. Немало создал трудностей для полицейской службы безопасности, обходя законы о паспортизации.
– И продолжает создавать?
– О нет. Он умер год назад в тюрьме.
– Я об этом не слышал.
Кэсл подошел к буфету и снова налил себе двойную порцию виски. Если добавить достаточно содовой, двойная порция «Джи-энд-Би» будет выглядеть, как обычная.
– Вам не нравится этот портвейн? – спросил Мюллер. – Мы получали замечательный портвейн из Лоренсу-Маркиша. Увы, те времена прошли.
– А от чего он умер?
– От воспаления легких, – сказал Мюллер. И добавил: – В общем, это спасло его от долгого суда.
– Мне нравился Карсон, – сказал Кэсл. – Да. Так жаль, что он считал африканцами только людей определенного цвета кожи. Это ошибка, обычно свойственная людям второго поколения. Не желают признавать, что белый может быть таким же африканцем, как и черный. Моя семья, к примеру, прибыла в Африку в тысяча семисотом году. Мы были среди первых поселенцев. – Он взглянул на свои часы. – Бог ты мой, как я у вас задержался. Шофер ждет меня, должно быть, уже целый час. Придется вам меня извинить. Я вынужден проститься.
Кэсл сказал:
– Наверное, нам все-таки следовало бы немного поговорить о «Дядюшке Римусе», а потом уж вам ехать.
– Это может подождать до нашей встречи на работе, – сказал Мюллер. У порога он обернулся. И сказал: – Мне, право, жаль, как у меня вышло насчет Карсона. Если бы я знал, что вы не слышали об этом, я бы так неожиданно вам этого не сообщил.