Кэсл успел все-таки вспомнить про аварию.
– Но это же было в Бангладеш, мама. Почему, скажи на милость, мы должны были на нем лететь?..
– Ты же служишь в Форин-офисе. Тебя могут послать куда угодно.
– О нет, не могут. Я прикован к моему столу в Лондоне, мама. Да и потом, ты отлично знаешь, что мы назначили тебя опекуншей Сэма, если что-то с нами случится.
– Я же старая женщина, мне скоро девяносто.
– Да нет уж, восемьдесят пять, мама.
– Каждую неделю читаю, что какая-нибудь пожилая женщина погибает в автобусной аварии.
– Но ты же не ездишь на автобусе.
– Не вижу оснований возводить это в принцип и не ездить на автобусе.
– Если что-то случится с тобой, можешь не сомневаться: мы назначим на твое место человека надежного.
– Может оказаться слишком поздно. Несчастья случаются и одновременно – надо быть к этому готовым. Ну, а что касается Сэма… тут ведь есть особые проблемы.
– Ты, очевидно, имеешь в виду цвет его кожи.
– Ты ведь не сможешь оформить ему опеку через канцлерский суд. Многие из заседающих там судей – твой отец всегда, это говорил – расисты. А потом… тебе никогда не приходило в голову, мой дорогой, что, если все мы умрем, могут ведь оказаться люди… там… которые могут востребовать его?
– У Сары нет родителей.
– Наследство, которое после тебя останется, каким бы оно ни было скромным, там может показаться настоящим богатством… Я имею в виду, кому-то там. Если люди умирают одновременно, считается, что тот, кто старше, умер первым, во всяком случае, так мне говорили. Тогда мои деньги добавятся к твоим. У Сары должны же быть какие-то родственники, и они могут востребовать…
– Мама, а ты сама немного не расистка?
– Нет, мой дорогой. Я вовсе не расистка, хотя, возможно, старомодна и патриотична. А Сэм – по рождению ведь англичанин, что бы там кто ни говорил.
– Я подумаю обо всем этом, мама. – На этом обычно заканчивались почти все их дискуссии, но ведь неплохо иногда и отступить от правила. – Мама, у меня появилась мысль, не выйти ли мне в отставку.
– Пенсию тебе дадут не очень хорошую, да?
– Я кое-что подкопил. Живем мы ведь очень экономно.
– Чем больше ты накопил, тем больше оснований иметь опекуна в запасе – на всякий случай. Я считаю, что придерживаюсь не менее либеральных взглядов, чем твой отец, но мне вовсе не хочется видеть, как Сэма потащат в Южную Африку…
– Ты этого и не увидишь, мама, если умрешь.
– Я ни в чем не уверена, мой дорогой, ни в чем. Я ведь не атеистка.
Визит этот оказался одним из самых трудных, и Кэсла спас только Буллер, который, вернувшись из сада, решительно отправился наверх на поиски сидевшей в заключении Дили-бом.
– Во всяком случае, – промолвила миссис Кэсл, – надеюсь, я никогда не буду опекуном Буллера.
– Вот это, мама, я могу тебе обещать. В случае роковой катастрофы в Бангладеш, которая совпадет с аварией автобуса, нанятого для перевозки членов Союза бабушек в Суссексе, я оставил строжайшее указание усыпить Буллера – возможно безболезненнее.
– Я бы лично для своего внука такого пса не выбрала. Сторожевые псы вроде Буллера очень чувствительны к цвету кожи. А Сэм – ребенок нервный. Он напоминает мне тебя в его возрасте – за исключением цвета кожи, конечно.
– А я был нервным ребенком?
– Ты всегда испытывал преувеличенную благодарность за малейшее проявление доброты. Это бывает, когда человек не чувствует себя уверенно, хотя почему ты должен был чувствовать себя неуверенно при том, что ты жил со мной и отцом… Однажды ты отдал кому-то в школе отличное вечное перо за то, что мальчик угостил тебя булочкой с шоколадной начинкой.
– Ну хватит, мама. Теперь-то я всегда требую, чтобы со мной расплачивались сполна.
– Сомневаюсь.
– И благодарности я больше не испытываю. – Но, уже произнося эту фразу, он вспомнил про Карсона, умершего в тюрьме, вспомнил, что сказала Сара. И добавил: – Во всяком случае, моя благодарность далеко не заходит. Теперь за одну грошовую булочку благодарности от меня не дождешься.
– Есть в тебе одно странное качество. С тех пор как ты встретил Сару, ты никогда не упоминаешь о Мэри. А мне очень нравилась Мэри. Жаль, у тебя не было от нее ребенка.
– Я пытаюсь забыть об умерших, – сказал он, но это была неправда. Довольно скоро после свадьбы он узнал, что стерилен, поэтому у них и не было детей, но жили они тем не менее счастливо. И когда его жену разорвало на куски бомбой на Оксфорд-стрит, а он в то время находился в безопасности в Лиссабоне, куда отправился на встречу с агентом, – для него это было равносильно потере единственного ребенка. Он не сумел защитить Мэри и не погиб вместе с ней. Вот почему он никогда не говорил о ней, даже с Сарой.