– Я для того и прибыл сюда, чтобы показать вам… картину в целом – нам нет надобности углубляться в детали, – и тогда вы сможете правильно оценивать ту информацию, которая будет к вам поступать. Наиболее уязвимым местом в данный момент являются станции слежения.
– Ими, как и расовыми законами, можно прикрыть кучу грехов?
– Совершенно верно. Нам с вами нечего играть друг с другом в прятки. Я знаю, что вам дано указание не все мне раскрывать до конца, и мне это вполне понятно. Я получил точно такие же инструкции. Единственно важно, чтобы мы оба видели перед собой одинаковую картину – мы же будем сражаться на одной стороне, так что и картина перед нашими глазами должна быть одинаковая.
– Значит, мы с вами оказались в одном ящичке? – заметил Кэсл, внутренне посмеиваясь над всеми ними: над БОСС, и над своей собственной службой, и даже над Борисом.
– В одном ящичке. Да, пожалуй, это можно так назвать. – Мюллер взглянул на свои часы. – Вы, кажется, сказали, что похороны в одиннадцать? А сейчас без десяти одиннадцать. Так что вам пора.
– Похороны могут пройти и без меня. Если есть загробная жизнь, Дэвис все поймет, а если нет…
– Я совершенно уверен, что загробная жизнь есть, – сказал Корнелиус Мюллер.
– Вот как? И эта мысль вас немного не пугает?
– А почему, собственно, она должна меня пугать? Я всегда старался поступать так, как требовал долг.
– Ну, а если взять эти ваши тактические атомные бомбочки. Подумайте о том, сколько черных умрет прежде, чем вы, и будет там вас ждать.
– Это же террористы, – сказал Мюллер. – Едва ли я встречусь с ними там.
– Я не имел в виду партизан. Я имел в виду семьи в зараженной зоне. Детишек, девушек, стареньких бабушек.
– Я полагаю, у них будет свой собственный рай, – сказал Мюллер.
– Апартеид и в раю?
– О, я знаю, вы надо мной смеетесь. Но не думаю, чтобы им понравился наш рай, а вы как считаете? Так или иначе, предоставляю заниматься этим теологам. Вы тоже в Гамбурге не щадили детей, верно?
– Слава богу, я в этом не участвовал, как участвую теперь.
– Вот что, Кэсл, если вы не едете на похороны, давайте-ка займемся делом.
– Извините. Вы правы.
Извинение его было искренним – он даже испугался, как испугался в то утро в Претории, в здании БОСС. Семь лет он с неизменной осторожностью пробирался по минным полям, а теперь вот с Корнелиусом Мюллером сделал первый неверный шаг. Неужели он попал в ловушку, намеренно расставленную человеком, разгадавшим его темперамент?
– Я, конечно, знаю, – сказал Мюллер, – что вы, англичане, любите спорить ради спора. Даже ваш шеф поддевал меня по поводу апартеида, но когда дело касается «Дядюшки Римуса»… мы с вами должны вести себя серьезно.
– Да, вернемся лучше к «Дядюшке Римусу».
– Мне разрешено рассказать вам – в общих чертах, конечно, – как у меня все прошло в Бонне.
– А были затруднения?
– Незначительные. Немцы – в противоположность другим бывшим колониальным державам – втайне питают к нам немалую симпатию. Можно сказать, с тех времен, когда кайзер послал телеграмму президенту Крюгеру. Их беспокоит Юго-Западная Африка: они предпочли бы видеть Юго-Западную Африку под нашим контролем, но только не иметь там вакуума. В конце концов, немцы управляли Юго-Западной Африкой куда более жестокими методами, чем мы, да к тому же Западу нужен наш уран.
– Вы привезли оттуда соглашение?
– Ни о каком соглашении речи быть не может. Дни тайных договоров давно прошли. Я встречался там только с моим коллегой, а не с министром иностранных дел и не с канцлером. Так же, как ваш шеф вел переговоры с ЦРУ в Вашингтоне. Надеюсь, что все мы трое достигли более ясного взаимопонимания.
– Значит, тайное взаимопонимание вместо тайного договора?
– Точно так.
– А французы?
– Тут все в порядке. Если мы – кальвинисты [последователи активного деятеля Реформации Жана Кальвина (1509-1564), отличавшиеся крайней религиозной нетерпимостью], то они картезианцы [последователи картезианства, учения французского философа Рене Декарта (по-латыни – Картезиус: 1596-1650)]. Декарта не волновали религиозные преследования в его эпоху. Французы оказывают большое влияние на Сенегал, на Кот-д'Ивуар, у них неплохое взаимопонимание даже с Мобуту в Киншасе. Куба в африканские дела серьезно ввязываться больше не будет (Америка проследила за этим), и Ангола еще многие годы не будет представлять опасности. Никто сегодня не жаждет апокалипсиса. Даже русский хочет умереть на своей кровати, а не в бункере. В худшем случае, если на нас нападут, две-три атомные бомбы – совсем маленькие, тактические, конечно, – обеспечат нам пять лет мира.