Она непостижимым образом раздражала его. Казалось, в ней одновременно уживались два человека. Единомышленница, очаровавшая Дариуса. И возмутительница спокойствия, которая вместе со своей глупой собакой нарушила его планы, задела его гордость и — что самое непростительное — увидела его в невыгодном положении. Дариус выбросил ее из головы, но она об этом не знала и регулярно появлялась в его мыслях то в одном, то в другом образе.
Человек с воображением описал бы две ее ипостаси, как добрую и злую фею. Но Дариус, не считавший себя таковым, называл ее просто «та ужасная женщина».
Отец встретил его как обычно:
— Ну вот и ты, наконец. Самое время.
— Прости за опоздание. Непредвиденные обстоятельства требовали моего внимания.
— Пока ты не разрешил проблему с выгодой для себя, — проворчал Эймос.
— Конечно, — ответил Дариус, отгоняя воспоминания о том, как он валялся на песке. — Я приехал, как только смог. Рад, что ты выглядишь лучше, отец.
— Мне действительно лучше. Я твержу об этом постоянно, но мои женщины мне не верят. Думаю, Фрея болтала без умолку, пока вы ехали из аэропорта.
— Я задал ей вопросы, и она, как хорошая сиделка, ответила на них.
— К черту сиделок! Она здесь как моя падчерица.
— Согласен.
— Как она тебе?
— Довольно мила, если можно судить по нашему короткому общению.
— Фрея дарит этому дому хорошее настроение. И она отлично готовит. Лучше, чем так называемый профессиональный повар, которого я нанимал. Сегодня вечером она приготовит ужин. Тебе понравится.
И ему понравилось. Фрея восхитительно готовила и разряжала обстановку шутками. С ней было приятно находиться рядом. Хорошо бы, если бы другие женщины походили на нее, а не вторгались в чужие владения с острыми замечаниями и опасными собаками.
Неуклюжая. Она сама это сказала.
После ужина мужчины уединились в кабинете.
— Я так понимаю, дела плохи? — ворчал Эймос.
— Не только для меня, — бросил Дариус. — Глобальный кризис, ты разве не слышал?
— Некоторые переносят его гораздо лучше других. Кстати, насчет того контракта, над которым ты бился. Я учил тебя, какие условия следует выдвинуть, чтобы выиграть дело. И если бы ты послушался меня, то…
— Но они порядочные люди, — возразил Дариус. — Они ничего не смыслят в бизнесе.
— Тем лучше. Ты бы повернул все в свою пользу, и они не узнали бы ничего, пока не стало слишком поздно. Ты слишком мягок, в этом твоя проблема.
Дариус поморщился. В мире денег его репутация была весьма далека от мягкой. Холодный, непоколебимый, жаждущий власти — вот что о нем говорили. Но он не позволял себе наживаться на беззащитных и невинных людях, за что и поплатился. Чего никогда не произошло бы с его отцом.
— Но еще не поздно, — заявил Эймос уже спокойнее. — Теперь ты здесь, и я готов помочь.
— Я надеялся на это, — тихо ответил Дариус.
— Ты не всегда следовал моим советам, но, может, сейчас удосужишься принять один. И первый вопрос: что ты собираешься делать с Морганом Рэнсингом?
— Должен тебе сказать…
— До меня доходили неприятные слухи, что у него есть какой-то остров у южного побережья Англии. Говорят, он хочет использовать его, чтобы покрыть долги. Я предупреждаю тебя: не связывайся с этим. Даже не думай. Что нужно сделать, так…
— Слишком поздно, — прорычал Дариус. — Херрингдин уже мой.
— Что? Ты согласился на это?
— Нет, мне не оставили выбора, — отрезал Дариус. — Рэнсинг исчез. Затем я получил документы по передаче острова в мою собственность. Его телефон не отвечает, дом пуст. Никто не знает, где он. Я могу или принять остров, или уйти ни с чем.
— Но проблем может оказаться гораздо больше, чем он того стоит, — быстро возразил Эймос.
— Вынужден с тобой согласиться.
— Ты уже что-то знаешь?
— Немного. Мне нужно вернуться и лучше все изучить.
— И ты рассчитываешь, что это поможет тебе выплатить долги?
— Не знаю. Но я мог бы выкарабкаться, получив единовременное вливание денег.
— Имеешь в виду меня?
— Ну, ты всегда говорил, что выступаешь за ограничение кредита.
— Да, потому что я умею обращаться с деньгами.
— Как узник, который использует любую возможность сбежать, — улыбнулся Дариус.
— Именно. Вот почему я поселился здесь.
Эймос открыл дверь, ведущую на балкон, с которого открывался вид на мерцающий в темноте залив.