41 
Элизабет подровняла стеллажи, протерла стеклянные витрины и по-новому разложила товар, переставленный покупателями. Эта монотонная работа не требовала концентрации внимания. День выдался пасмурный. На улице шел дождь, и даже здесь, в помещении с хорошим освещением, было мрачновато и уныло. Элизабет зажгла ароматические свечи для поднятия настроения, чтобы покупателям стало повеселее.
В такой день приятно посидеть у зажженного камина с хорошей книжкой в руках или просто подремать. Элизабет не заметила, как веки налились тяжестью. Она и вправду задремала.
Винтовая лестница терялась во мраке. Ступени были щербатыми, камень местами стерся. Я шла осторожно, стараясь не расплескать то, что несла на подносе.
На площадке стало чуть светлее: серый дневной свет пробивался сквозь узкое окно. Серебряные струи дождя текли по пыльному стеклу. Прижимая тяжелый поднос к бедру, я постучала в дубовую дверь. Он пригласил меня войти. Я толкнула локтем дверь, и сердце мое затрепетало. Так было всякий раз, когда я входила сюда, в эту маленькую спальню в конце узкого коридора. Здесь на кровати отдыхал наш «гость».
Он жил в доме уже две недели. Я прекрасно помню день, когда его аэроплан, покружившись и едва не задев крышу летней кухни, упал во двор. Над ним курился черный едкий дым. Каким-то чудом он сумел посадить машину и выбраться из нее до того, как она развалилась на куски и вспыхнула.
Мой отец, работавший в то время в поле, тоже видел аварию. Вместе мы подбежали к остаткам самолета. Огонь не коснулся пилота, но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что мужчина серьезно ранен. Вдвоем мы занесли его в дом и по лестнице подняли наверх, в эту комнату.
Летчик был американцем. Невзирая на сильнейшую боль, он все же успел приказать моему отцу поскорее потушить пожар, потом потерял сознание. Если бы дым увидели немцы, нам пришлось бы плохо. Летчик отвратительно изъяснялся по-французски, мы же не говорили по-английски совсем. Но он сумел объяснить нам то, что хотел. Отец поспешил загасить пожар, а мне велел позаботиться о раненом.
Я сняла с него защитные очки и летный шлем. По мере того как я стирала грязь и копоть с его лица, сердце мое билось все быстрее. Он был очень хорош собой, этот парень с волнистыми каштановыми волосами, непослушно падавшими на лоб. Пальцы мои одеревенели, я думала, что не смогу раздеть его, но выбора не было: я должна была закончить начатое. На простыне остался кровавый след, следовало обработать и перевязать рану.
Позже я узнала, что из эскадрильи в живых остался он один. Пуля прошла навылет чуть сердца. Пока я промывала рану, он потерял сознание и застонал. На мои глаза навернулись слезы.
Он должен был поправиться. Но до возврата к активной жизни было еще далеко. Поскольку отец работал с утра до вечера, вся ответственность по уходу и лечению легла на меня.
Когда я вошла в комнату, он полулежал на подушках, сложенных в изголовье старинной кровати. Я опустила глаза, чтобы не видеть его обнаженную грудь, потому что всякий раз, как мой взгляд падал туда, между ног у меня становилось горячо и влажно. Одежда его настолько пропиталась кровью, что, отчаявшись отстирать ее, я просто сожгла окровавленные тряпки. Все, кроме шелкового шарфа, который я осторожно сняла с его шеи и теперь хранила у себя под подушкой.
Я знала, что под простыней он наг. Я также знала, как он выглядит, потому что каждый день обтирала его губкой.
Робея под его взглядом, я спросила, хочет ли он есть, и он ответил, что хочет. Половицы старинного дома скрипели, когда я подходила к узкой высокой постели. Опустив поднос на тумбочку, я присела на край кровати, стараясь не коснуться его ноги бедром.
Рука моя дрожала, когда я кормила его супом с ложки. Улыбаясь, он похвалил меня, сказав, что я вкусно готовлю. После каждой ложки я вытирала ему губы полотняной салфеткой. Он съел все до капли.
Перед тем как уйти, я зажгла свечу на тумбочке, чтобы разогнать дремоту, навеваемую дождем. Тяжелые капли срывались с карниза с унылым стуком. Я стояла возле его кровати, нервно теребя фартук. И наконец решилась спросить, что еще могу для него сделать.
Он ничего не ответил, только поднял руку, коснувшись изгиба моей талии. Я почувствовала его прикосновение, оно было обжигающим, словно то были не его пальцы, а раскаленная кочерга. Слегка нажав вниз, он дал мне понять, чтобы я снова села рядом. Я была не в силах ему сопротивляться, не могла ни в чем отказать. Он поднял вторую руку и провел по моей щеке тыльной стороной ладони. Поигрывая локонами, выбившимися из узла на затылке, он смотрел на меня и улыбался.
41 
