Особенно,... 
47 
– Вы с ним не ладите?
– Он очень плохой человек,– она смахнула слезы салфеткой и яростно принялась есть, вздымая вермишель.– Как-то я заняла у него десять фунтов, забыла сумку. С каждым может случиться.
– Конечно.
– Я горжусь, что никому на свете не должна.
Речь ее походила на метро, она шла кругами и петлями. Когда я пил кофе, я стал различать узловые станции: Генри плохой, она – очень честная, она любит Сару, ей не нравятся похороны. Великий Дух – и снова Генри.
– Так было смешно,– сказала она.– Я не хотела смеяться. Никто не любил Сару, как я.– Все мы всегда это думаем и сердимся, когда говорит кто-то другой.– Но Генри этого не понять. Он очень холодный человек.
– Какие же еще могли быть похороны? – сказал я, пытаясь перевести стрелку.
– Сара католичка,– сказала миссис Бертрам, взяла бокал вина и залпом выпила половину.
– Ерунда,– сказал я.
– Она сама не знала.
Тут я испугался, словно совершил продуманнейшее преступление и вдруг увидел трещину в своих замыслах. Глубокая она? Подвластна ли она времени?
– Ничего не понимаю!
– Она вам не говорила, что я была католичкой?
– Нет.
– Так, недолго. Понимаете, мой муж был против. Я его третья жена, и когда у нас все не ладилось, я говорила, что мы, собственно, не женаты. Он очень плохой человек,– прибавила она.
– Это вы католичка, а не Сара. Она опять хлебнула вина.
– Я никогда никому не говорила. Наверное, я напилась. Напилась я, мистер Бендрикс?
– Ну, что вы! Выпейте еще.
Пока мы ждали вино, она пыталась вернуться на другие станции, но я не дал.
– В каком смысле она католичка?
– Только не говорите Генри!
– Не скажу.
– Мы жили в Нормандии. Сара была маленькая, два года. Муж вечно ездил в Довиль. Это он так говорил, а я знала, что он ездит к первой жене. Я очень сердилась. Мы с Сарой пошли к морю. Она все хотела присесть, но я вела ее дальше. Я ей сказала: «Сара, у нас с тобой тайна». Она уже тогда умела хранить тайны… если хотела. Да, я боялась, но ведь какая месть!
– Месть? Я не совсем понимаю, миссис Бертрам.
– Ну, мужу. Это не только из-за первой жены. Я же вам говорила, да, что он не любил всего этого? Он так орал, когда я ходила к мессе! Вот я и подумала, Сара будет католичка, а он ничего не узнает, если я уж совсем не рассержусь.
– Вы не рассердились?
– Он меня через год бросил.
– Значит, вы смогли спокойно ходить к мессе?
– Ну, понимаете, я ведь не так уж верю! И потом, я вышла замуж за еврея, он тоже… Все говорят, евреи добрые. Не верьте, мистер Бендрикс. Он очень плохой человек.
– Что случилось у моря?
– Не то чтоб у моря. Мы просто пошли по берегу. Ее я оставила у дверей, сама нашла священника. Пришлось ему солгать – так, немножко. Конечно, я все свалила на мужа. Я сказала, что он обещал перед свадьбой, а потом отказался. Я плохо говорю по-французски, это очень помогло. Когда ищешь слово, получается так искренне. В общем, он все сделал, обратно мы ехали в автобусе.
– Что он сделал?
– Крестил ее.
– И все? – с облегчением спросил я.
– Ну, это таинство…
– Я уж было подумал, что Сара настоящая католичка.
– Так и есть, только она не знала. Ах, жаль, что Генри не похоронил ее как следует! – И слезы снова закапали.
– Он не виноват, ведь даже Сара не знала.
– Я все надеялась, что это привьется. Как вакцина.
– У вас что-то не очень привилось,– все-таки сказал я, но она не обиделась.
– Ах,– сказала она,– у меня было столько искушений! Наверное, к концу все уладится. Сара была со мной очень терпелива. Такая хорошая девочка… Никто так не ценил ее, как я.– Она отхлебнула вина.– Если бы я не выходила за плохих людей, если б я ее толком воспитывала, она была бы святая, вы поверьте.
– Так не привилось же,– злобно сказал я и велел подать счет. По спине у меня прошел холодок – то ли простудился, то ли испугался. «Хорошо бы,-подумал я,– простудиться насмерть, как Сара».
По дороге домой в метро я твердил: «Не привилось». Миссис Бертрам я высадил у Марилебона, одолжив ей еще три фунта, потому что «завтра среда, нельзя выйти, приходит уборщица». Бедная Сара, привилась только эта череда мужей и отчимов. Мать успешно внушила ей, что одного мужчины на жизнь мало, а она уж сама поняла, что незачем притворяться, будто это мужья. За Генри она вышла на всю жизнь, кому ж и знать, как не мне.
Но все эти мудрые мысли ничем не были связаны с нечестным делом у моря. «Это не Ты привился,– сказал я Тому, в Кого не верил, выдуманному Богу, Который будто бы – так думала Сара – спас мне жизнь (зачем?) и разрушил, хоть Его и нет, мое единственное счастье.– Нет, не Ты, ведь тогда это просто магия, а в магию я верю еще меньше, чем в Тебя. Все магия – Твой Крест, Твое Воскресение, Твоя Святая католическая церковь, Твое общение святых».
47 
