129 
Я имею в виду чудовищную резню, устроенную в день святого Варфоломея. В Париже проходили торжества в честь свадьбы Маргариты, сестры французского короля, с моим недавним женихом Генрихом Наваррским. На свадьбу съехалось множество французских протестантов. Почти все они погибли в беспрецедентной резне, уцелели немногие, в их числе и Генрих Наваррский.
Трудно было поверить, что французский королевский двор решился на это жестокое, невероятное, бессмысленное преступление.
Я не могла думать ни о чем другом. Представляла себе, как в ночи надрываются колокола, как по улицам Парижа рыщут толпы католиков, истребляющих своих соотечественников, вся вина которых заключалась в том, что они верили в Бога иначе.
Все знали, что король Карл безумен, но как могла решиться на такое его хитрая дальновидная мать! Неужто Екатерина Медичи не понимала, что последующие поколения проклянут ее имя?
При моем дворе только и говорили о Варфоломеевской ночи. Обычно, когда в соседнем государстве происходит какое-нибудь несчастье, люди оживляются и возбужденно обсуждают подробности, но здесь лица у всех были мрачные, а разговоры велись исключительно шепотом. Чудовищная весть произвела на всех самое гнетущее впечатление.
Французы сделались крайне непопулярны. Я отказывалась принимать посла Ламот-Фенелона, хотя этот высокообразованный и галантный дворянин, разумеется, ни в чем не был виноват. Не сомневаюсь, в глубине души он проклинал жестокость и безрассудство своих соотечественников.
В конце концов я решила удостоить его аудиенции. Это произошло в Вудстоке, и по моему приказу все придворные, присутствовавшие на церемонии, пришли в черном траурном платье.
Когда Фенелон вошел в зал, воцарилось гробовое молчание. Я шагнула навстречу послу и сказала:
— Сожалею, милорд, что вам пришлось долго ждать этой встречи. Скажите мне, неужто страшные вести, пришедшие к нам из вашей страны, правдивы?
— Ваше величество, я вместе с вами скорблю об этом печальном событии. Мой король пошел на этот решительный шаг с тяжелым сердцем, желая спасти себя и свою семью от подлых заговорщиков. Иногда нужно отсечь себе руку, чтобы спасти от гниения остальное тело.
— Я не могу этого понять, милорд. Может быть, вы объясните, зачем вашему королю понадобилось столь хладнокровно умертвить тысячи и тысячи гугенотов?
Мне было жаль беднягу Фенелона. Послам нередко приходится находить красивые слова, чтобы оправдать чудовищные поступки своих монархов. Фенелон сбивчиво бормотал какие-то объяснения, называл великого адмирала Колиньи подлым интриганом, хотя все знали, что покойник был человеком высочайшей нравственности.
— Если адмирал был виноват в государственной измене, — прервала я посла, — не лучше ли было бы отдать его под суд? И я все равно не понимаю, зачем нужно убивать столько людей?
— Произошло досадное недоразумение, ваше величество. Исполнители неверно поняли приказ…
В конце концов я сжалилась над французом. Послы не несут ответственности за преступления своих королей.
Однако члены моего Тайного Совета пожелали, чтобы посол дал им отчет о случившемся.
Речь Фенелона то и дело прерывалась возмущенными криками.
— Недоразумение! Ошибка! — разводили руками мои советники. — Ночь святого Варфоломея войдет в историю как величайший позор французского королевства!
А лорд Берли добавил:
— Это самое страшное преступление со времен распятия Господня.
* * *
После парижской резни мои приближенные стали говорить, что с Марией Стюарт пора покончить.
Как это ни странно, самым ревностным сторонником этой решительной меры был рассудительный Берли. Сесила никто бы не назвал человеком кровожадным, но его, убежденного протестанта, французская трагедия потрясла особенно сильно. Должно быть, Берли испугался, что в случае моей скоропостижной кончины и воцарения Марии у нас в Англии начнется то же самое. Что ж, я могла его понять — давно ли над Смитфилдским полем разносился запах горелого человеческого мяса?
И все же я не решалась на этот шаг. Как-никак Мария приходилась мне родственницей, и к тому же она королева. Подобно моему деду я считала, что королевскую кровь нужно беречь. Генрих VII не останавливался перед убийством, но лишь в том случае, если возникала непосредственная угроза для короны. Я всегда поступала таким же образом, но отправить на эшафот Марию Стюарт почему-то не могла.
129 
