158 
Мне не понравилась подобная характеристика. Столько лет благополучно оберегать королевство от войн и несчастий, верой и правдой служить народу, и вот вам — тебя выставляют влюбленной дурой, потерявшей голову от страсти к уродливому юнцу! Гневу моему не было предела.
Далее в памфлете говорилось, что я слишком стара для деторождения, да и в любом случае в жилах французского рода Валуа течет отравленная кровь, их покарал сам Господь за беспутство. В конце своего сочинения автор молил Всевышнего, чтобы королева правила своей страной долго и благоразумно, не прибегая к помощи французских монсеньоров.
Обвинить автора в государственной измене или оскорблении величества было невозможно, но нелестные ссылки на мой возраст и легкомыслие задели меня за живое.
Самого Стаббса, его печатника и издателя привлекли к суду за хулу на монархию. Суд счел всех троих виновными и приговорил к наказанию, которое в свое время ввела моя сестра за высказывания против ее брака с Филиппом Испанским. Виновному отсекали правую руку.
Кара была жестокой, но гнев заставил меня забыть о милосердии.
В последний момент печатника помиловали, поскольку он всего лишь выполнил заказ. Но автор и издатель должны были понести наказание.
Никогда не забуду тот ноябрьский день, мне и сегодня стыдно о нем вспоминать. Я должна была остановить руку палача, но несправедливость насмешек и оскорблений так возмутила меня, что я этого не сделала.
Стаббса и его издателя Пейджа вывели из Тауэра и препроводили к Вестминстерскому дворцу, где стоял эшафот. Посмотреть на наказание собралась огромная толпа. Все эти люди наверняка ждали, что в последний момент королева помилует этих честных людей. Тщетно.
Палач приставил железный клин к запястью Пейджа, замахнулся молотом, отсек кисть руки и тут же прижег рану раскаленным железом. Перед этим Пейдж крикнул: «Вот рука истинного англичанина!» А Стаббс сказал: «Боже, храни королеву Елизавету». После экзекуции оба потеряли сознание.
Узнав о том, как мужественно держались эти двое, я испытала глубочайшее раскаяние. И поняла, что сильно рискую — лишиться народной любви из-за жестокости можно скорее, чем в случае брака с иноземцем.
Должна признаться, что за мной всегда водилось одно скверное качество: испытывая недовольство собственной персоной, я нередко пыталась свалить вину на кого-то другого. Вот и в этот раз вызвала к себе Уолсингэма и потребовала объяснений: почему он не был извещен заранее о подготовке этого памфлета? Чем занимается моя секретная служба? Почему издателя вовремя не остановили?
В отличие от большинства придворных Уолсингэм всегда разговаривал со мной напрямую, зная, что я слишком нуждаюсь в его услугах. Вот и в этот раз Мавр дал понять, что знал о памфлете заранее, но не счет нужным препятствовать его публикации, ибо вполне разделяет мысли и чувства автора.
Разозлившись еще больше, я мстительно заявила, что раз Уолсингэм совмещает должность начальника моей секретной службы с должностью посла во Франции, то пусть и отправляется в Париж договариваться о предстоящем браке.
Вскоре я получила письмо от Филиппа Сидни, племянника Роберта, полное упреков в мой адрес. «Как же опечалятся сердца Ваших подданных, а возможно и отвратятся от Вас, когда Вы возьмете себе в супруги француза, да еще паписта, ведь даже простолюдин знает, что он сын современной Иезавели, что его брат устроил из свадьбы собственной сестры ловушку, дабы истребить наших братьев по вере…»
Я знала, что во время Варфоломеевской ночи Филипп Сидни был в Париже и что избиение гугенотов стало для него жесточайшим потрясением. Ему, протестанту, видеть происходящее было невыносимо, хотя как англичанин он мог не опасаться за свою жизнь.
«Этот человек, монсеньор по праву рождения и папист по убеждениям, — писал далее Филипп, — не станет для Вас щитом. Если же ему суждено стать монархом, он превратится для Вас в истинный щит Аякса, который не защищал своего хозяина, а лишь обременял его».
Я сердито отшвырнула письмо в сторону. Интересно, читал ли его Роберт? Граф Лестер, разумеется, был противником моего брака, ведь если бы я взяла себе супруга, влияние Роберта сразу уменьшилось. Увы, милый Робин, подумала я с грустью, хоть ты уже и не в опале, никогда мы уже не будем с тобой так близки, как прежде. Не надо было тебе брать в жены эту волчицу.
Однако как поступить с Филиппом Сидни? Не могу же я отсечь ему правую руку.
158 
