Особенно,... 
46 
– Хорошо.
Выражение его лица смягчилось, и он притянул ее к себе.
– Спасибо за понимание, – тепло произнес он, целуя ее в макушку, и Линдсей закрыла глаза.
Дафна умерла три дня спустя. Линдсей несколько раз навещала ее, сидела у кровати и разговаривала, хотя старая леди то приходила в сознание, то забывалась. Ксанте, Парфенопа и Ава тоже приходили, гладили мать по голове, держали ее за руку, пели колыбельные.
Линдсей поняла, как важно прощаться. Ей самой не удалось сделать этого с матерью, которая ушла и не вернулась – словно умерла, канула в Лету.
Несмотря на неотвратимость конца, смерть Дафны была шоком.
Линдсей в тот день сидела в кабинете, пытаясь сконцентрироваться на работе, на которую в последнее время не хватало сил, когда пришел муж. Она как раз успела открыть письмо из университета и написать несколько слов: «Спасибо за письмо, мне очень нравилось работать на кафедре математики, и я рада…»
Что писать дальше, она не знала.
– Линдсей, – раздался голос мужа.
Она подняла глаза от компьютера и, увидев лицо Антониоса, поняла, что все кончено.
– Нет…
– Да. – Губы его сжались в полоску, и он прерывисто вздохнул. – Я был там. И Парфенопа тоже.
– А остальные?
Он покачал головой:
– Мы по очереди сидели с ней.
– О, Антониос.
Линдсей встала и обняла мужа, и он притянул ее к себе.
– Мне так жаль.
– Я знаю.
Они еще постояли молча, а затем Антониос отстранился.
– Пойду распоряжусь насчет похорон.
– Конечно. Я могу что-то сделать?
Он лишь покачал головой и вышел. Линдсей посмотрела на компьютер.
«Спасибо за письмо. Я буду рада…»
Со вздохом она закрыла ноутбук и пошла искать сестер Антониоса.
Похороны состоялись через пару дней в ортодоксальной церкви в Амфиссе. Пришло огромное количество народу вместе с родными и персоналом Виллы Маракайос. Линдсей заметила, что Антониос и Лео стоят отдельно друг от друга, сестры как бы создают между ними барьер.
Дома были поминки, до боли напоминающие последние именины Дафны, вот только сейчас она не принимала гостей в центре зала.
Линдсей взяла на себя дела по кухне, радуясь, что может уединиться, и решив дать Антониосу возможность побыть с сестрами и братом. Хотя с братом он как раз не разговаривал, и ни о каком примирении не было и речи.
К концу дня она неимоверно устала и была счастлива вернуться к себе. Она не видела Антониоса и решила, что он где-то с родными.
Он открыл дверь спальни так резко, что она не успела положить руку на дверь, вздрогнув от неожиданности.
– Не думала, что ты придешь…
– А вот он я собственной персоной, – резко бросил муж.
Линдсей вошла и закрыла дверь.
– Все в…
– В порядке? Нет, Линдсей, совсем нет.
Линдсей покачала головой:
– Антониос, что…
– Когда… – жестко спросил он. – Когда ты собиралась сказать мне?
Линдсей непонимающе посмотрела на мужа. Все его тело было напряжено от ярости, а руки сжимались в кулаки.
– Что…
– Не делай вид, что забыла, – тихо произнес он. – Эта твоя работа, которую ты «рада принять».
Линдсей едва рот не разинула от изумления.
– Ты читал мои письма!
– Ты оставила его в открытом доступе. – Он покачал головой, лицо его выражало бесконечную боль. – Когда ты, Линдсей, собиралась сказать мне о своем отъезде – снова решила уйти по-английски?
Глава 12
Линдсей побледнела, дыхание ее участилось.
– Не смей падать в обморок, – прорычал Антониос. – Мне сейчас тебя совершенно не жаль.
Она сжала губы.
– Прекрасно это слышать.
– Почему? – спросил он и услышал надрыв в своем голосе, заставивший его поморщиться.
Да ведь он через это уже проходил. Вот только сейчас было намного хуже.
– Что почему, Антониос? – тихо спросила Линдсей.
Она держалась спокойно, и это тоже почему-то раздражало его. Казалось, Линдсей все равно, что ему так плохо.
– Почему, – пояснил он, – ты мне не сказала про предложение из нью-йоркского университета? Ты же хотела его принять.
– Я его не приняла.
– Но думала об этом, не так ли? – парировал Антониос. – В письме ты не закончила одно предложение, и последними словами были «я рада». И что же должно быть дальше? Ты думала, что делать.
Линдсей побледнела, но голос ее был ровным.
– Да, – согласилась она. – Не знаю.
Ее спокойствие ранили его еще сильнее, превратив гнев в отчаяние.
46 
